"Вера Русанова. Букет для будущей вдовы" - читать интересную книгу автора

мои жалко дрожащие губы попытались искривиться в подобии ироничной усмешки.
- В профилакторий, естественно, - сухо ответила она. И мне с
необыкновенной ясностью представилось мое бедное мертвое тело, засунутое в
какую-нибудь коробку из-под оптовой партии лекарств.
За те несколько секунд, что мы шли от двери комнаты до вешалки в
прихожей, мне успели вспомниться все одногруппники из училища, девчонки из
труппы, мама, мой бывший возлюбленный Пашков и нынешний "непонятно кто"
Митрошкин. Вспомнился мамин капустный пирог и мои резиновые игрушки на
шифоньере, детские книжки, которые хранились в нашем доме впрок, "для
внуков", и почти твердо обещанная мне роль Клеопатры в "Игре теней". А так
же сырные рулетики Елены Тимофеевны, которые я так и не попробовала. Ах,
какой восхитительный аромат тянулся из кухни! Как многообещающе сияло
приготовленное под рулетики хрустальное блюдо, уже стоящее на столе!..
Когда я в очередной раз с грохотом стукнулась коленом о тумбочку, в
прихожую, наконец, выглянула Лехина мама.
- Женечка, вы уходите?! - лицо её выражало безграничное изумление,
изрядная часть которого относилась к тому, что уходить я собиралась в
домашних клетчатых лосинах.
- Да! - я нервно развела руками, пытаясь одновременно подать ей
какой-нибудь мимический сигнал. - Так получилось, что мне срочно надо
уехать. Елизавета Васильевна - моя родственница - пригласила меня в
профилакторий. Там сегодня лекция по истории театра. Жаль, что Леша не
сможет её послушать, ему бы, наверное, было интересно. Да и его другу Олегу
Селиверстову тоже.
Мадам Шайдюк даже прекратила застегивать крючки на своей шубе,
изумленная странностью моего монолога. Елена Тимофеевна же, как женщина
попроще, прямо переспросила:
- Так Алеше что-нибудь передать или нет?
Мне показалось, что мой досадливый зубовный скрежет слышен даже на
автостоянке за овощным магазином.
- Спасибо. Ничего не нужно. Передайте только привет Олегу.
Лехина мама кивнула, вытирая руки кухонным полотенцем, вежливо
простилась с моей новоявленной родственницей, и мы ушли.
На свежем воздухе мой нос стал дышать легче, а в голову закралась
здравая, но, главное, приятная мысль: "Но ведь, на самом деле, убивать она
меня не станет? После того как её видели и мама, и бабушка, да ещё и я
передала прощальное словесное послание Митрошкину, это было бы, по меньшей
мере, глупо. Тогда зачем мы едем в профилакторий? Ну, кто мне объяснит,
зачем?"
Елизавета Васильевна, однако, объяснять ничего не собиралась. Она
просто быстро и целеустремленно шагала по белому, похрустывающему снегу
чуть впереди меня, и в каждом её жесте, в каждом взмахе головы, когда она
откидывала с лица длинные светлые волосы, читалась плохо скрытая
нервозность.
Мелочиться мадам Шайдюк не стала: дойдя до шоссе, подняла руку,
поймала потрепанную "Тойоту" и попросила отвезти нас в больничный городок.
Водитель попался угрюмый и неразговорчивый, заигрывать с нами не стал, хотя
мы обе были дамами привлекательными (если не обращать, конечно, внимания на
мои клоунские клетчатые лосины, нелепо выглядывающие из-под полушубка).
Даже радио в его машине молчало. Молчали и мы.