"Салман Рушди. Флорентийская чародейка" - читать интересную книгу автора

противника, император частенько забирал его дочь себе в жены, а побежденному
тестю предоставлял какую-нибудь должность при дворе, справедливо полагая,
что врага лучше сделать родственником, нежели гниющим трупом. На сей раз,
однако, он в ярости выдрал наглому красавчику усы и изрубил его на куски. Он
сделал это самолично, своим собственным мечом, как наверняка сделал бы его
дед, после чего, весь дрожа, терзаясь угрызениями совести, удалился к себе в
шатер.
У императора были большие с прищуром глаза, как у юной мечтательницы
или у моряка, жаждущего увидеть землю, они всегда были устремлены куда-то
вдаль. Припухлые, по-женски чувственные губы были сложены в капризную
гримасу. Правда, несмотря на женственные черты лица, он был мужчиной в
превосходной степени, с могучим, крепким телом. Совсем мальчиком он задушил
тигрицу голыми руками, но, придя в смятение от своего поступка, поклялся
никогда в жизни не есть мяса и стал вегетарианцем. Травоядный мусульманин,
воитель, мечтавший о мире, император-философ... Одним словом, клубок
противоречий. Таков он был, этот величайший правитель, которого когда-либо
знал мир.
На никому не нужные мертвые тела, на залитую кровью, разрушенную
крепость опустилась ночь. Внизу, в долине, Акбар, сидя в своем разубранном
шатре, под журчавшие, словно ручеек, соловьиные трели, как всегда после
кровопролитного сражения, предавался черной меланхолии и горько сокрушался
по поводу своего личного генеалогического древа. Он не хотел, ну никак не
хотел походить на своих кровожадных предков. Их имена - имена грабителей и
захватчиков - угнетали его. Его собственное имя принесло к нему с каскадами
человеческой крови. Дед его Бабур был воитель родом из Ферганы. Он покорил
Xиндустан, но терпеть не мог это новое свое владение, где всегда было
слишком много всего - слишком много богатств и слишком много богов... Бабур
был машиной для уничтожения с удивительным даром красноречия; до Бабура в
роду Акбара были правители из Трансоксании[15] и Монголии. Самым известным
среди них был Темучин, он же Чингисхан, которому Акбар был обязан тем, что
прозывался также "могол" или "монгол", каковым себя не желал чувствовать. Он
ощущал себя... хиндустанцем. Его "орда" никогда не была ни Золотой, ни
Голубой, ни Белой. Само это слово, орда, резало ему слух, казалось
неприятным, грубым, как свинячье хрюканье. Он не желал иметь в своем
подчинении орду; не хотел заливать глазницы врагов расплавленным серебром
или расплющивать их в лепешку тяжелым помостом и пировать на нем с
соратниками. Он устал от войн. Ему вспомнилось, как первый его наставник,
перс Мир, говорил ему о том, что человек, желающий быть в согласии с самим
собою, должен научиться жить в мире с другими. "Сулх-и-кул - глубокий
покой", - твердил он. Ни один хан не понял бы его. Но ему, Акбару, не нужно
ханства. Ему нужна просто его страна.
Темучин был далеко не единственным среди его предков, кто не знал
пощады. Своим появлением на свет он был обязан Тимуру, которого прозвали
Железная Нога. Этот Тимур, или Тамерлан, разрушил до основания Дамаск и
Багдад и оставил от Дели руины, населенные пятьюдесятью тысячами духов
убиенных. Нет, Акбар определенно предпочел бы иметь других предков. Он давно
перестал говорить на чагатае, языке, названном в честь одного из сыновей
Чингисхана, и сначала изъяснялся на фарси, а затем стал пользоваться
языком-ублюдком, рожденным и выросшим в армейской среде, - урду. В нем
смешалось около дюжины самых разных говоров; из скрежета и свиста, ко