"Салман Рушди. Флорентийская чародейка" - читать интересную книгу автора

напоминал чирей, готовый прорваться.
Чужеземец залился краской.
- Вашему Величеству известно все на свете, - проговорил он, низко
поклонившись (император не предложил ему сесть), - однако осмелюсь
предположить, что мое сообщение станет для вас неожиданностью, хотя оно и
касается достаточно известных фактов.
Теперь уже император не смеялся.
- Хорошо, - произнес он. - Говори, что там у тебя, и хватит играть в
прятки.
- Ваша воля, государь. Итак, давным-давно в турецкой стороне жил
принц - страстный любитель приключений, звали его Аргалья или Аркалья. Он
был отважным воином, владел волшебным оружием и держал при себе женщину по
имени Анджелика...
И тут со стремительно приближавшейся легкой лодки, где находился
Абул-Фазл с небольшой группой людей, донесся громкий крик: "Тревога! Жизнь
императора в опасности! Спасайте императора!" В тот же момент в каюту
ворвалась команда судна, и Могор дель Аморе был схвачен. Чья-то мускулистая
рука сдавила ему горло, и сразу три меча были приставлены к его груди.
Император поднялся, и вооруженные люди на всякий случай окружили его плотным
кольцом.
- Анджелика, принцесса Индии и Катая...[22] - прохрипел чужеземец.
Сильная рука еще крепче сдавила ему горло. - Самая прекрасная... - успел еще
выговорить он, прежде чем потерял сознание.


7

В кромешном мраке каземата его цепи...

В кромешном мраке каземата его цепи доставляли ему такие же муки, как и
тайна, которую он так и не успел открыть. Они обвивали его тело, и во тьме
ему представлялось, будто он замурован внутри огромного человека из железа.
Двигаться он не мог. Свет? Его можно было вызвать лишь силой воображения:
каземат был выдолблен в скальной породе под дворцовым комплексом. Он дышал
воздухом, которому было тысяча лет, и столько же лет, наверное, было тем
существам, что ползали по его ногам, забирались в волосы на голове и
копошились возле мошонки: тараканы-альбиносы, слепые змеи, прозрачные,
безволосые мыши, призраки-скорпионы, вши. Ему предстояло умереть, так и не
рассказав свою историю. Он отказывался в это поверить, а она, невысказанная,
продолжала в нем жить, лезла ему в уши, щипала глаза, она липла к небу и
щекотала язык. Каждый живой человек жаждет быть услышанным. Он еще жил, но
если умрет, так и не высказавшись, то уподобится таракану-альбиносу - нет,
еще хуже - станет просто плесенью. Каземат не был способен воспринять его
рассказ, каземат недвижим и черен, ему неведомо, что такое время и свет, что
такое движение, а рассказ требовал и движения, и времени, и света. Он
чувствовал, как мало-помалу его история уплывает от него, теряет свое
значение, перестает жить. Нет у него никакого рассказа. Нет и не было. Он не
человек. Здесь нет людей - лишь каземат и липкая тьма.
Когда за ним пришли, он не понимал, сколько времени провел в
заключении, - может, день, а может, целый век. Он не видел грубых рук,