"Арсений Иванович Рутько. Суд скорый... (Повесть) " - читать интересную книгу автора

судорожно ощупывая карманы. Рванулся, зазвенев наручниками, сидевший в
нескольких шагах от судей Якутов. Звякнула упавшая из рук конвойного
шашка - заскрежетала о камень сталь. Кто-то угрожающе захрипел: "Но-но,
балуй!", послышались сопенье и шум борьбы.
Но по тюремному коридору уже грохотали подкованные каблуки,
перекликались испуганные голоса. В распахнутую дверь канцелярии вбегали
тюремщики, неся перед собой зажженные керосиновые лампы.
Стоя у своего кресла за столом, исполнявший обязанности председателя
суда расслабленно освободил из кармана правую руку. Ладонь противно
запотела, и он брезгливо вытер ее батистовым платком.
И, только спрятав платок, покосился на подсудимых, прижатых
конвоирами к стене. Потом болезненно поморщился: не выносил запах
керосина. Это сулило головную боль, обессиливающие приступы тошноты,
слабость и болезненную раздражительность.
Иван Илларионович сердито махнул рукой помощнику начальника тюрьмы:
- Свечи! Свечи!
И когда через несколько тягостных минут перед каждым членом суда,
перед прокурором и по обе стороны подсудимых были зажжены белые
стеариновые свечи, председатель облегченно перевел дух.
Но несмотря на то что лампы унесли, керосиновый смрад плотно наполнял
помещение - угрюмую квадратную комнату с серыми, безрадостными стенами. На
одной из стен, над столом суда, составленным из нескольких столов и
накрытым зеленым сукном, висел портрет царя.
Якутов сидел ближе других подсудимых к столу суда, стиснутый с обеих
сторон конвоирами: его считали наиболее опасным преступником.
Председатель всматривался в его лицо с провалами на висках, с
распухшими, разбитыми губами и горящими глубоко запавшими глазами.
Необычная обстановка суда мешала председателю сосредоточиться на
подробностях дела, нарушала привычную обстановку суда, к какой он привык
за тридцать лет своей судейской практики. Последние два года из высших
государственных соображений приходилось судить прямо в тюрьме, в одной из
комнат тюремной канцелярии. Сейчас пришлось судить тоже в тюрьме, потому
что Уфа, как и два года назад, в декабре 1905 года, была готова взорваться
бунтом, восстанием.
Пляшущие тени, отбрасываемые свечами на стены и потолок, уродовали и
смещали, переносили в какое-то иное измерение привычные вещи. Это лишало
покоя и уверенности.
Что-то смутно шевельнулось в памяти, когда председатель, пытаясь
взять себя в руки, еще раз оглядел комнату. Но он не успел додумать
мелькнувшую в глубине сознания мысль: сидевший у стены напротив арестант
громко и с отчетливо слышимой усмешкой сказал:
- Средневековое судилище!
В памяти председателя смутной чередой пронеслись виденные около
десяти лет назад в Мадриде картины и рисунки Гойи, полные боли, ужаса и,
пожалуй, ненависти. Одна из работ, кажется, так и называлась: "Заседание
трибунала инквизиции". Сейчас невозможно вспомнить, были ли там нарисованы
свечи, но сама обстановка суда действительно повторяла что-то из Гойи.
Но откуда этому сиволапому, не то машинисту паровоза, не то слесарю,
знать хотя бы по репродукциям Гойю? И откуда у него этот пренебрежительный
тон по отношению к суду, убежденность в собственной правоте, отсутствие