"Гелий Рябов. Конь бледный еврея Бейлиса " - читать интересную книгу автора

внутренних дел, позже - министр, положивший начало разгрому революции
пятого года; член знаменитой семьи Треповых - Владимир Федорович,
непримиримый противник Столыпина...
Но как они смогут восстановить "исконное"?
И вдруг совершенно невероятное предположение, догадка возникла где-то
на самом краю сознания: действия ретроградов будут напрямую связаны с его,
Евдокимова, командированием в Киев. Выбор же высокого начальства можно
объяснить только одним: служением предков на странной ниве приобщения
евреев к русской общественной жизни. И это значит, что...
Столыпин? Да неужто... Этого ведь просто не может быть... Ну, хорошо:
террористы однажды решились и взорвали дачу премьера на Аптекарском. Но
ведь террористы. Представители государственной власти, какого бы образа
мыслей они ни придерживались, никогда не решатся, никогда...
На что? На что они не "решатся"?
От страшного предположения взмокла спина. Нет, невозможно...
А если? Если?
Если задето самое больное чувство некоторых от власти, от "движений"?
Национальное достоинство? Известнейший юдофоб Шмаков написал однажды: "Горе
тому, кто оскорбит русское сердце"1.
Если Столыпин выступил за равноправие евреев - ему конец. А если ему
конец - рухнет все. И сама Россия тоже рухнет. Ибо на политической ниве нет
ни одной фигуры, даже приближающейся к Петру Аркадьевичу... По уровню.
Государственного мышления. И дела. "И что тогда суетиться? - думал в
надвигающемся сумасшествии. - Да неужто собирать информацию? Кому? Зачем?
Нет Столыпина - нет ничего... Просвети, Господи. Помоги..." Однако поездка
решена. О крамольных мыслях начальству не расскажешь, не поймут-с... Э-э,
прочь сомнения!
Вернувшись домой, Евгений Анатольевич рухнул на кровать и, уже совсем
засыпая, сквозь сладостно накатывающую дрему удовлетворенно вспомнил: "Я -
традиционалист, я - консерватор, я - монархист, я читал Тургенева - "Отцы и
дети", к примеру, и хорошо усвоил, что среди всех персонажей сего романа
неугасимым светом светит матушка господина Базарова Евгения Васильевича
(как ее бишь? Ну, да неважно...). Вот она - единственная из всех - верно
подметила: у каждого жида имеется красное пятнышко на груди..." На этом
метафизическом умозаключении Евгений Анатольевич растворился в объятиях
Морфея...

Ночь прошла спокойно, в благостно оживляющем сне, и, вставши утром
рано, Евгений Анатольевич взглянул на вчерашнее событие разумным оком
профессионального розыскника. "Первое... - проговорил себе под нос,
накачивая примус и водружая на него мельхиоровый кофейник. - Рекомендации
начальства и билет от Суворина - это, конечно, штука, но не помешало бы и
собственным ходом пройти..." Евдокимов имел в виду своего интеллигентного
агента из Союза русского народа. Тот занимал в движении весьма достойное и
даже заметное место и мог надлежаще рекомендовать Евдокимова своим в Киеве.
Средних лет, профессорского обличья, имел склонность к музицированию и
пению, во время дружеского застолья охотно исполнял "Люшеньки-люли",
правда, требовал, чтобы гости сочувствовали хотя бы мычанием. В
инструментальной музыке более всего ценил контрабас и в концертах, выслушав
басовую партию, долго аплодировал, погружался в сладостное небытие и даже