"Василий Ряховский. Евпатий Коловрат." - читать интересную книгу автора

оплачивался ему полный ценой: ведал мулла всей перепиской Батыя, знал все
сокровенные замыслы повелителя и передавал о них "седому медведю", как
называл мулла Ополоницу.
И сейчас мулла показал Ополонице свиток с печатью хана. То была
ханская хартия о мире с Рязанью, которой так ждал Федор!
Успокоился старый воин, а успокоившись, полюбовался на своего
воспитанника. Достойно и легко вел себя Федор на шумном пиршестве. В меру
важен был, - нельзя же не важничать послу Руси великой! - улыбался без
легкомыслия, хану отвечал неторопливо, дабы не показаться льстивым.
"Умен мой Федор! - подумал Ополоница. - Быть ему на Руси князем во
князьях. И меня за него помянут добром в земле отеческой".
В эту минуту пирующие раздвинулись на две стороны. Слуги неслышно
передвинули скатерти с винами и яствами. На месте остались лишь хан Батый
и сидевший против него Федор. От входа в шатер и до самых ног Батыя
расстелили голубой, как небо, плат. Тонкий шок колебался от теплых струй,
исходивших от жаровен.
Грянули трубы и барабаны. До боли в ушах зазвенели медные тазы, в
которые били смуглые арабы. И на голубые волны шелкового плата одна за
другой выбежали быстроногие танцовщицы.
Алые, золотые, изумрудные и синие шаровары танцовщиц, их черные косы,
унизанные монетами, жаркий блеск девичьих глаз и сверканье жемчужных
улыбок - все это заискрилось, завертелось в такт музыке.
Пирующие ударили в ладоши, гикнули и вновь подняли чаши...
Вот в эту минуту и одолела Истому злая мысль, подсказанная ему
изгоем-князем: "Скажи хану о красоте Евпраксии. Разгорится сердце у хана,
пошлет он тебя привезти ему княгиню. А тогда, - о, тогда далеко до Осетра,
много дорог ведет оттуда на чужбину: в Галицыну иль на Дунай-реку! - тогда
не видать Евпраксии ни Батыю, ни Федору!"
Встал с ковра боярин истома и, протянув к хану руку, громко сказал:
- О царь царей и всесильный хан! Много жен у тебя и пленниц. Как
звезды вокруг ясного месяца, текут они перед тобой, блистая цветными
платьями, запястьями золотыми и драгоценным каменьем. Но не стоят все твои
пленницы и жены одного взгляда жены князя нашего Федора Юрьевича,
пресветлой его Евпраксии!
Батый чуть вздернул правую бровь. Мгновенно затихла музыка, и
танцовщицы замерли, изогнувшись и заломив в сторону повелителя тонкие
руки.
Толмач распластался перед ханом и срывающимся голосом передал ему
речь Истомы.
Медленно поднял Батый на боярина свои хищные, ястребиные глаза. И
вдруг черная молния сверкнула в его взгляде, переброшенном на Федора.
- Князь, - обратился Батый к Федору, - ты обманул меня, перечисляя
богатства Руси. Почему ты не сказал мне о красоте жены твоей?
Потом князь взял из рук муллы пергаментный свиток и показал его
Федору:
- Вот наш договор. Я оставлю его у себя до тех пор, пока ты не
приведешь ко мне в шатер жену твою. Хочу посмотреть на ее красу.
Федор медленно встал с ковра. Лицо его было белее снега, глаза же
метали молнии.
- Хан, - глухо проговорил он, - не пристало тебе менять слово свое