"Вячеслав Рыбаков. Зеркало в ожидании" - читать интересную книгу автора

большевицкого удара ломом по критической массе урана будут исследоваться в
течение еще многих десятилетий - как вне, так и внутри зоны поражения. И
точно так же, как потомки жителей Хиросимы-45 до сих пор интересны, и еще
долго будут интересны, для биологов, потомки жителей России-17 для мирового
человековедения отнюдь не пустое место и не бросовый материал.

Но это значит, что любое письменное свидетельство, оставленное советским
социохибакуся, по крайней мере для науки раньше или позже окажется
бесценным.

С другой стороны, общемировой литературный процесс, даже если
абстрагироваться от советского аппендикса, отнюдь не представляет собою
единого державного течения. Латиноамериканский регион - там свои игрушки.
Восточноазиатский регион - опять же особая статья. Я уж не говорю о Черной
Африке, где тоже есть буквы, а следовательно, есть и люди, которые этими
буквами что-то пишут. Один и тот же человек в зависимости от перепадов
настроения - если он, конечно, вообще читает книги - может предпочесть вчера
Абэ Кобо, сегодня Борхеса, завтра Лао Шэ, послезавтра Рекса Стаута, а на
склоне третьего дня потянуться за Рыбаковым Анатолием. И с момента
предпочтения уже не столь важно, что вызывает у читающего интерес:
психология или этнография. Конечно, среднеевропейский читатель чаще будет
читать европейских и американских писателей, ибо они ему культурно ближе, у
них он в большей степени читает о себе. Но тогда получается,что о мировом
литературном процессе можно говорить лишь статистически. Хорошо, но ведь по
тем же самым причинам японец или китаец значительно чаще будет читать
восточноазиатских авторов; а если вспомнить, что китайцев на свете несколько
больше, чем французов, то соответственно числу человекостраниц мировым
литературным процессом может оказаться такое...

Всякая национальная литература является полноправным, хотя и действительно
воздействующим на остальные не в одной и той же степени, элементом мирового
процесса. Требуется лишь одно.

Свой, специфический объект описания.

Конечно, Уэллс может для разнообразия нашмалять "Россию во мгле",
Фейхтвангер - "Москву. 1937", Эренбург - "Падение Парижа", а Аркадий
Стругацкий - "Пепел Бикини". Но, во-первых, подобные выбросы достаточно
редки и несущественны, а, во-вторых, при их создании авторы все равно
остаются в рамках той культурной ситуации, той системы ценностей, того
спектра эмоций, которые определяют их как выразителей и отражателей их
основного, кровного, с рождения формировавшего их души мира.

В течение многих мучительных десятилетий советская литература имела свой
объект отражения. Действительно, объектэтот был вначале исключительно
катастрофичен, а затем чрезвычайно извращен. Но: существовал своеобразный
мир, и в этом мире постепенно начал существовать своеобразный человек.
Бессмысленно сейчас углубляться в вопрос, что в этом человеке русского, а
что советского, или насколько и чем этот мир и этот человек хуже или,
пардон, лучше иных региональных миров и людей. Некоторые ответы сейчас