"Вячеслав Рыбаков. Человек напротив." - читать интересную книгу автора

безмозглые пирамиды Хеопса на крыльях... Ни одна птица, даже спасаясь от
смерти и надрывно вкладывая всю отмеренную ей на годы жизни силу в одну
секундную попытку быть быстрой, не догонит <Ту> или <Боинг>. Ни один
ураган, как бы ни торопился он пригнать ливень туда, где его ждет
сожженная, умирающая земля, где люди с безнадежно погасшими глазами и
сердцами готовятся к голодной смерти - не перегонит <Конкорда>. Куда они
так спешат?
И все-таки железнодорожные вокзалы, которых за последние два века
так много насыпалось на жилые континенты, проще и ближе душе. Там нет
попирающего небеса громового величия, там нет будоражащего кровь гипноза
бескрайней лазури. Там все как в жизни - только наглядней,
концентрированней и гротескней. Тревожно и тесно. Толпы, толпы; каша
голов, плеч, барахла. Все всех обходят, все пропихиваются сквозь всех. Жизнь.
Кто-то вежливо, не без неудобства для себя, уступает кому-то дорогу. Кто-
то слепо, а то и нарочито, нахраписто не уступает, прет, будто хочет всех
столкнуть с перрона - хотя, если вдуматься, зачем сталкивать с перрона
жизни того, кого ты видишь в первый и в последний раз? Просто так.
Мешает. На вокзале сразу видно, кто с кем. Сразу видно, кто - с кем-то, а
кто - сам по себе. Если человек ждет, то это заметно с первого взгляда: он
ждет, а не просто так стоит, задумавшись или любуясь пейзажем. Если уж
человек уезжает, ему нипочем не сделать вид, что он остается и просто на
минутку отвлекся; вы уж, дескать, извините, я с вами, вот я, просто отошел
купить сигарет, просто задержали на работе, просто засиделся у друзей,
разминаясь пивком - нет; он делает бесповоротный шаг, зачастую не
оглядываясь даже, и вот его уже нет здесь, он в тамбуре, он в пути. Если уж
человек приехал, ему ни за что не притвориться, будто он случайно забрел
сюда, будто все здешнее ему совсем не нужно; ни за что ему не удастся
смотреть свысока - он делает шаг, необратимый, словно прыжок младенца
из материнского чрева, выходит на перрон и спешит куда-то, где ему
действительно необходимо быть. Как правдив вокзал! Если кого-то хоть
сколько-нибудь всерьез любят - ему рады, и это видно сразу; его непременно
встречают, отбросив, чего бы это ни стоило, все иные дела, его хлопают по
плечам, целуют, выхватывают чемодан или рюкзак, чтобы облегчить его путь
хотя бы теперь; чтобы помочь. Если кому-то действительно жаль уезжать,
он стоит до последнего у врат пути, у входа в вагон, чаще всего - мусоля
сигарету за сигаретой, а потом, уже внутри, с холодной и отрешенной
тоской смотрит на покинутый мир сквозь прозрачную, еще почти
символическую, почти ненастоящую преграду, предвестницу настоящей; или
плющит о нее нос, стучит ладонью и машет, машет тем, кто остался: я
вернусь, я правда вернусь!
Может быть, именно от этой обнаженности так грустно? Такие
вихри ничем не прикрытых страстей - и, несмотря на эту спрессованную
теснотой интимность, все не твои, все не имеют к тебе ни малейшего
отношения; ты идешь, проталкиваясь сквозь них, как сквозь теснящиеся тела,
и все-таки они не просто суетливые преграды на пути, они - жизнь, которая
никогда, ни за что, ни под каким предлогом не станет твоей. Но - только
грустно, ни толики тоски, ибо здесь, как нигде, ты можешь ощутить, что
жизнь, пусть чужая, все-таки - есть.
А может быть, грустно от зависти к вокзалу? К его искренности?
Так хочется, чтобы все эти самые простые и самые главные, самые важные