"Людмила Николаевна Сабинина. Тихий звон зарниц" - читать интересную книгу автора

записочки, где только можно, и обязательно - на почте, в школе, райкоме и
эвакопункте. Таких записок множество видели они по пути: "Толик! Я и папа
ждем тебя в Семеновке!", "Мамочка, я иду к тете Паше в Горки!", "Добрые
люди! Спасите нашего Ваню, трех лет, он потерялся в Перемерках, под
Калинином, пальтишко синее, шарфик в клеточку, ушанка меховая. Митюшины. Наш
адрес...", "Детки, Зина и Витя! Идите в Кашин, будем ждать вас в
эвакопункте. Мама".
В ближайшем селе Катя отыскала почту, прочла все до единой записки,
расклеенные снаружи. Весточки от матери не было. Школьное крыльцо тоже
пестрело объявлениями. На одном было: "Ищу дочь Катю пятнадцати лет. Катюша,
я иду в Кашин. Жду тебя у дяди Юры. Мама". И внизу подпись: "Семахина К.".
Бывает же такое! Сначала Катя чуть с ума не сошла от радости, прочитав "Ищу
дочь Катю пятнадцати лет". Только ведь мама не Семахина К. и никакого дяди
Юры у них в Кашине нет.
Уже стемнело, когда она приплелась обратно к почте. Если мама находится
сейчас в этой деревне, то, конечно, ждет ее где-нибудь около почтового
ящика. Так уговорились...
Деревянные ступени показались ей слишком высокими, а на ботинках
налипло по целому пуду грязи. Ноги сделались вдруг какими-то ватными,
заболела спина, и Катя присела на ступеньку. За спиной у нее висел совсем
небольшой вещевой мешок. В нем лежала ее новая шерстяная кофта, новые туфли,
выходное серое платье - к окончанию семилетки купили - и полбуханки хлеба.
Поклажа невелика, но стоило прислониться спиной, как мешок больно надавил на
лопатки и позвоночник. В горле пересохло, и Катя вспомнила, что она с утра
еще ничего не ела... За дверью слышались голоса. Что, если мама там? Катя
уцепилась рукой за балясину перил, поднялась, медленно взошла по ступенькам
и приоткрыла дверь. Пахнуло душным, накуренным. В темноте светились угольки
папирос. Помещение, видно, было набито битком.
- Дверь закройте, кто там? - сонно сказали с полу. - Дует же.
Катя осторожно прикрыла дверь, постояла в темноте. Кто-то храпел,
кто-то вздыхал в углу.
- Мам! - вдруг позвала Катя. И сама удивилась, какой у нее голос -
жалобный, тонкий. - Мам! Ты не здесь?
Ответа не было. Только зашаркали подошвами, кашлянули по-стариковски,
две папиросных точки погасли, третья еще попыхивала красным угольком.
- Мам! - снова позвала Катя.
- Видать, нету здесь мамки, - снова кашлянув, отозвался старик. -
Садись, где стоишь, завтра мамку поищешь.
- Господи! - взмолились на полу. - Тычет и тычет башмаками своими. У
меня ребенок, а она тычет.
- Извиняюсь, - робко сказала Катя и в темноте кивнула.
- Чего там извиняюсь, садись на пол, место еще есть. Хватит топтаться!
Катя осторожно, боясь кого-нибудь задеть, опустилась на пол. Сразу
обдало теплым от спящих вповалку. Нащупала гладкую бревенчатую стену,
вытянула ноги. Посидев с минуту, почувствовала, как начало клонить в сон.
Сняла со спины мешок, подложила под голову.
- Эх-ма, горя-то, горя-то, - проскрипел стариковский голос.
- Горя сейчас - хоть залейся, - отозвались из угла.
- Бомбили сегодня, - встрепенулась вдруг Катина соседка, - говорят,
семь человек убило, двадцать ранило.