"Магда Сабо. Лань" - читать интересную книгу автора

встала и включила свет, я случайно увидела себя в зеркале. Мне показалось,
оттуда на меня глянул призрак.

Яйца я украла, когда мы однажды до того обеднели, что нам нечего было
дать на ужин отцу. Во всем доме был только сухой горох да фасоль, желудок
отца не принимал такую пищу. Как-то к вечеру к нам забрела
женщина-крестьянка. Именно забрела: клиенты обращались к нам разве что
случайно, по незнанию. Пока она разговаривала с отцом, корзина яиц, с
помощью которой она рассчитывала придать большую весомость своей правоте,
осталась на кухне, и я потихоньку вынула из нее полдесятка яиц. Отец,
конечно, вести дело отказался, и женщина ушла. Вечером я рассказала матушке
про яйца. Она расплакалась, но яйца взяла и приготовила яичницу. Мы до
самозабвения обожали отца.
Родственники наши, многочисленные Мартоны, первое время вообще нас не
признавали; позже однако, когда бедность наша стала слишком уж вопиющей, они
пробовали нам помочь, но делалось это в такой форме, что принять помощь было
невозможно. Однажды к нам явился дядя Бела и предложил отцу представлять
его, дяди, интересы в какой-то запутанной тяжбе. Не знаю, что уж он там
натворил - родители никогда не упоминали об этом ни словом; скорее всего
речь шла о каком-то злоупотреблении служебным положением: дядя служил в
канцелярии губернатора. Короче говоря, отец выгнал его: он никогда не брался
за дело, если не был убежден в его справедливости - потому и не зарабатывал
почти ничего. На Проспекте мы жили, кажется, около года, затем переехали на
улицу Ференца Деака.
У нас, в провинции, переезд всегда выглядел как нечто постыдное; за
повозкой, везущей мебель, всегда словно бы тянулась тень беды: уплывшего
состояния, развода, скандала. Гости у нас бывали редко; если кто-нибудь из
городских или комитатских чинов наносил нам визит, то больше он уже никогда
не повторял этой попытки: отец, хотя и был членом Дворянского Казино и
Адвокатской коллегии, не бывал ни там, ни там, членов этих почтенных
сообществ терпеть не мог, к тому же из-за слабых легких ему нельзя было ни
пить, ни курить.
С улицы Ференца Деака мы перебрались на улицу Мужай, потом - на
Церковносадскую и, наконец, на Дамбу. С каждой новой квартирой мы лишались
чего-то - сначала горничной, потом кухарки, потом части нашей мебели, а в
конце концов чуть ли не всей кухонной утвари: домик на Дамбе был слишком
тесным - к счастью, из вещей у нас к тому времени мало что оставалось. Отец
выбирался из дому редко; любимым его занятием было поливать стоялой водой
цветы и рыться в толстых ботанических справочниках. Роскошные южные
растения, красующиеся в окне его кабинета, заставляли останавливаться
прохожих. Если какой-нибудь особо редкостный цветок выбрасывал бутон, отец
готов был сидеть возле него целыми днями, словно врач возле тяжелой
роженицы: он поглаживал его, подбодрял вполголоса, а когда бутон
раскрывался, хвалил его. Помню, как-то зимой, перед самым рождеством,
расцвел Epiphillum; его узкие, глянцевые, словно фарфоровые соцветия
ниспадали пышным красным водопадом. Отец целый вечер не отходил от цветка,
разглядывал его, напевал ему что-то.
Я никогда не испытывала неприятных чувств от того, что нам приходилось
терпеть из-за отца стыд и насмешки. Слава наша в городе была вполне
определенной: мы были семьей "того полоумного адвоката". В коллегии адвокаты