"Франсуаза Саган. Потерянный профиль" - читать интересную книгу автора

И тогда, в одно мгновение, что-то порвалось во мне, выключило меня из
неподвижности, разрушило впечатление ирреальности. Я. вскочила в свою
комнату, закрыла дверь на ключ, влезла в брюки, натянула свитер - быстро,
быстро - так, что слышно было, как стучат зубы и колотится сердце. Я
схватила две туфли, показавшиеся мне одинаковыми, боясь задержаться хоть на
секунду, открыла дверь и бросилась в гостиную к Юлиусу А. Краму. Я потратила
на все минуты полторы, была вся в поту, и не знаю уж, какой рефлекс ложного
стыда удержал меня от того, чтобы броситься к шоферу, схватить его за руку и
умолять его ехать на самой большой скорости и далеко-далеко. Все же, хотя
Юлиус все так же стоял между мной и Аланом, по коридору я прошла бочком,
миновала дверь, и прежде чем Юлиус собственноручно закрыл ее за мной, я
увидела Алана, стоящего против света, свесив руки и как-то оскалив рот. Он и
вправду чудовищно походил на сумасшедшего.
Машина была старый "Даймлер", длинный и массивный, как грузовик. Я
вспомнила, что в предыдущие дни, во время моих нечастых рейсов к окну, я
видела его.
Мы катили на восток, если верить солнцу. Но я и ему не верила.
Потерявшись, как в пустыне, в этом слишком большом автомобиле, да и в своем,
таком маленьком сердчишке, я тупо силилась определить, где север, юг, восток
и запад. Тщетно. Продолговатые тени, которые протягивались перед капотом
машины вдоль автострады, монотонно отмеченной предупреждающими плакатами и
безглазыми домами, не хотели мне ничего подсказать. Однако мы проехали
Мант-ла-Жоли, дорога кончилась, и мы остановились перед загородным домом,
очень похожим на военное укрепление. Юлиус не произнес ни слова. Он даже не
взял меня за руку. Вообще, это был человек без жестов. Он садился в машину,
выходил из нее, закуривал сигарету, надевал пальто не изящно и не неуклюже -
никак. Меня же всегда подкупали в людях именно жесты - то, как они двигаются
или сохраняют неподвижность. А тут казалось, что я сижу рядом с манекеном
или калекой. Всю дорогу меня била дрожь. Сначала от страха, что Алан нас
догонит, появится внезапно при красном свете, вскочит на капот машины или же
в полицейской фуражке и со свистком в руке навсегда приостановит мое бегство
к свободе, смехотворной, быть может, но свободе. Потом, когда началась
автострада, меня стало колотить от того, что благодаря скорости это
"нападение на дилижанс" станет невозможным. Меня стало колотить от
одиночества.
Лишившись непрестанного, неотвратимого, какого-то кровосмесительного
общения с Аланом, я осталась одна. Для меня было внове "я", "мне", "меня".
Исчезло "мы", как ни невыносимо оно было. Куда же делся другой? Другой -
палач или жертва, какая разница, но все же спутник гибельных и непреодолимых
бесовских радений этих последних лет. В глубине души я казалась себе больше
похожей на одинокую девушку посреди танцплощадки, навсегда разлученную со
своим кавалером силой непредвиденного случая, чем на женщину, лишившуюся
мужа. Я и вправду много танцевала с Аланом, и во всевозможных темпах, и при
тысяче разных обстоятельств. Утомленные до полуобморока, пресытившиеся, мы,
однако, делили на двоих нежные передышки страсти, и лишь с одной ревностью
он не мог ничего поделать. Из-за нее-то наша любовь и стала невозможной.
Пусть это была болезнь, но ему одному предстояло теперь подбрасывать вязанки
воспоминаний, фантазий и страданий в то радостное или горестное пламя,
которое есть история всякой любви. Вот потому-то я и смирялась так долго, и
потому на этой автостраде я мучилась смутным сознанием вины. Вины в том, что