"Франсуаза Саган. Потерянный профиль" - читать интересную книгу автора

Юлиусу А. Краму, вернее его секретарше, чтобы отменить наше свидание, и на
другой день получила огромный букет с визитной карточкой, уведомлявшей меня
о его глубоком сожалении. Прежде чем увянуть и засохнуть в этой пустынной
квартире, очерченной лишь прямыми линиями и будто опустошенной адской
атмосферой, которую тщательно поддерживали в ней мы с Аланом, охапка цветов
выглядела до неприличия живой и радостной.
Положение, можно сказать, стабилизировалось. Алан не выходил из
квартиры. Если хотела выйти я, он шел за мной. Если звонил телефон, что
случалось все реже, он снимал трубку, говорил: "Никого нет дома", - и клал
ее на рычаг. Остальное время он шагал, как безумный, по квартире, твердя
свои претензии ко мне, придумывая новые, задавал вопросы, будил меня, если я
засыпала, и то плакал, как ребенок, что наша любовь кончилась, причитая, что
это его вина, то все с большим жаром упрекал меня. Я совсем отупела и ни на
что уже не реагировала. Я думала только о том, как бы сбежать. Мне казалось,
что тот водоворот, пучина, в которую с каждым днем все глубже погружались мы
оба, заключает конец в себе самой и остается только ждать. Я умывалась,
чистила зубы, одевалась и раздевалась, движимая каким-то рефлексом,
сохранившимся из моей предыстории. Служанка, не выдержав этого ужаса, ушла
от нас еще неделю назад. Питались мы консервами, каждый сам по себе, и я
бестолково сражалась с банками сардин, которые не лезли в горло, но я твердо
знала, что их нужно есть. Эта квартира стала кораблем, потерявшим курс, а
капитан, Алан, был безумен. У меня, единственной пассажирки, не осталось
ничего, даже чувства юмора. Что же до друзей - тех, которые звонили, или
более настойчивых, которые стучали в дверь, а он их тут же выставлял, - я
думаю, они не имели ни малейшего представления о происходившем за этими
стенами. Быть может даже, они полагали, что у нас в разгаре медовый месяц.
Угрозы, мольбы, сожаления, обещания - в этом круговороте жила я, на
грани самой себя, разбитая, удерживаемая насильно, охваченная ужасом. Дважды
я пыталась бежать, но Алан перехватил меня на лестнице и протащил по всем
ступенькам: в первый раз - не говоря ни слова, а во второй - бормоча
по-английски немыслимые ругательства. Ничто больше не связывало нас с
внешним миром. Алан сломал радио, затем телевизор, телефонный провод же он
не перерезал, я думаю, единственно ради удовольствия видеть, как я
вскакиваю, охваченная надеждой, очень смутной, когда он случайно звонил. Я
брала снотворные, когда попало - в момент, когда чувствовала, что подступают
слезы, - и погрузившись в кошмарный сои, на четыре часа спасалась от него, а
он все эти четыре часа не переставая, тряс меня, звал то громко, то тихо,
клал мне голову на грудь, чтобы проверить, жива ли еще, не покинула ли его
драгоценная любовь, воспользовавшись последним обманом - несколькими лишними
таблетками снотворного. Лишь один-единственный раз чаша моего терпения
переполнилась. Я увидела в окно открытую машину с парнем и девушкой. Они
смеялись. Это показалось мне еще одной пощечиной - на сей раз от судьбы. Это
напомнило мне о том, какой я могла бы быть, о том, что, как представилось
моему помутившемуся разуму, я потеряла навсегда. В этот день я расплакалась.
Я умоляла Алана уйти или позволить уйти мне. Мои детские "ну, прошу тебя",
"пожалуйста", "будь хорошим" были так нелепы. Он был здесь, рядом, гладил
мои волосы, утешал меня, умолял не плакать, говорил, что мои слезы делают
ему так больно. На эти два или три часа к нему вернулось его прежнее лицо -
нежное, доверчивое - лицо защитника. Я уверена, он утешился, страдал не так
сильно. О себе я не могу сказать, что страдала. Это было и хуже, и не так