"Саки (Гектор Хью Манро). Молчание леди Энн ("Реджинальд в России" #2)" - читать интересную книгу автора

Саки

Молчание леди Энн

(пер. Игорь Богданов)

(Реджинальд в России-2)

Эгберт вошел в большую, тускло освещенную гостиную с видом человека,
который не уверен, окажется ли он сейчас на голубятне или на заводе по
производству бомб, и потому был готов ко всяким неожиданностям. Мелкая
семейная ссора за завтраком ничем не завершилась, и вопрос теперь состоял в
том, намерена ли леди Энн возобновить враждебные отношения или же положит им
конец. В тусклом свете декабрьского дня казалось, будто она приняла
продуманно неестественную позу. Пенсне Эгберта не могло ему сколько-нибудь
помочь, чтобы разглядеть выражение ее лица.
Чтобы хоть как-то нарушить молчание, он что-то сказал насчет тусклого,
как в церкви, освещения. Они с леди Энн имели обыкновение высказывать свое
мнение по этому поводу между половиной пятого и шестью часами вечера зимой и
поздней осенью. Это было частью их супружеской жизни. Привычного возражения
на сей раз не последовало, леди Энн промолчала.
Дон Тарквинио лежал, вытянувшись на ковре и наслаждаясь теплом,
исходившим от камина. Он обнаруживал полнейшее равнодушие к возможным
проявлениям дурного настроения со стороны леди Энн. Родословная его была
столь же безупречной, как и происхождение персидского ковра, а кольцо шерсти
вокруг шеи указывало на то, что он вступил во вторую зиму своего земного
существования. Мальчик-слуга, склонный к выдумке, окрестил его доном
Тарквинио. Будь их воля, Эгберт и леди Энн непременно назвали бы его Пушком,
но они не настаивали на этом.
Эгберт налил себе немного чаю. Поскольку со стороны леди Энн не
последовало попыток нарушить молчание, он отважился еще на одно усилие в
духе Ермака.
- Мое замечание за завтраком носило чисто академический характер, -
заявил он. - Мне кажется, ты совершенно напрасно принимаешь его на свой
счет.
Леди Энн по-прежнему занимала оборонительный рубеж молчания. Снегирь
заполнил паузу ленивым насвистыванием арии из "Ифигении в Тавриде".[1]
Эгберт тотчас узнал ее, поскольку это была единственная ария, которую
высвистывал снегирь, да и попал он к ним с репутацией мастера исполнять ее.
И Эгберт, и леди Энн предпочли бы что-нибудь из "Королевского дворцового
стража" - своей любимой оперы. В вопросах искусства их взгляды совпадали. Их
привлекало все честное и ясное, например, им понятна была картина, из
названия которой становится ясно ее содержание. Картина, названная "Плохие
вести" и изображающая боевого коня без всадника, с беспорядочно сбитой
сбруей, который, шатаясь, входит во двор, где толпятся бледные, готовые
упасть в обморок женщины, представлялась им доступной восприятию
интерпретацией какой-то катастрофы, случившейся в военное время. Они
понимали, что картина должна была выражать, и объясняли ее смысл друзьям с
более низким интеллектом.
Молчание продолжалось. Как правило, после четырехминутной вступительной