"Саки (Гектор Хью Манро). Реджинальд о невинности" - читать интересную книгу автора

мнениями на этот счет, ибо нам мешали те, кто хотел смотреть пьесу, а между
тем голос у Мириам еще тот. Ей в свое время запретили выступать за хоккейный
клуб "Макаки", потому что слышно было, что она думает, когда ее ноги в ходе
потасовки запутывались в форме соперницы. Их называют "Макаками" из-за
сине-желтой формы, но Мириам со своим громким голосом не была пестрой на
язык. Я всегда говорил ей, что принимал ее чау за шпица, но в тот раз она не
выдержала. Обдумав в продолжение пары минут сказанное мною, она громко
заявила в ответ: "Вы уже обещали мне, что никогда не будете об этом
говорить; разве вы не умеете держать свое обещание?" Когда те, кто с
неудовольствием посмотрел в нашу сторону, отвернулись от нас, я отвечал, что
предпочитаю держать белых мышей. Минуту-другую она нервно разрывала
программку на мелкие кусочки, а потом наклонилась ко мне и сердито заявила:
"Вы вовсе не тот, за кого я вас принимала"; глядя на нее, я вспомнил про
орла, явившегося на Олимп, но не с тем Ганимедом.[1] То было ее последним
замечанием, которое я расслышал, но она продолжала рвать программку на
кусочки и разбрасывать их вокруг себя, покуда кто-то из соседей не спросил у
нее с необычайным достоинством, не лучше ли будет послать за корзиной для
использованной бумаги. На последнее действие я не остался.
И потом, эта миссис... никак не могу вспомнить, как ее зовут; она живет
на улице, о которой извозчики и слыхом не слыхивали, но по средам она дома.
Однажды она жутко напугала меня, произнеся загадочно на закрытом просмотре
выставки: "Вообще-то я не должна быть здесь; сегодня один из моих дней". Я
тогда подумал, что, может, она подвержена каким-то припадкам и один из них и
должен был вот-вот с ней случиться. Как было бы неловко, если бы ей вдруг
представилось, будто она - Чезаре Борджа или св. Елизавета Венгерская. На
закрытом просмотре такие вещи обращают на себя внимание, а это неприятно.
Она, однако, всего лишь хотела сказать, что была среда, а против этого
возразить нечего. С Клопштоками отношения у нее были иного свойства. Она не
очень-то много наносит визитов и, само собой, ужасно любит напоминать мне о
происшествии, имевшем место на одной из вечеринок в саду у Боуислов, когда
она случайно (это ее слово) попала в ногу чьей-то светлости молотком для
игры в крокет, а светлость выругалась в ответ по-немецки. По правде,
пострадавший просто продолжал обсуждать с кем-то по-французски дело
Гордона - Беннета.[2] (Не вспомню, речь шла об изобретателе новой подводной
лодки или о бракоразводном процессе; как же это глупо с моей стороны - не
помнить такие вещи!) Если уж быть точным, то ей неприятно, что, наверное,
дюйма на два она промахнулась - понятно, нервы, - но она предпочитает
считать, что попала в чью-то ногу. Я то же самое всегда думал про куропатку,
уверенности которой хватает только на то, чтобы перелететь через изгородь.
Потом она сказала мне, что может перечислить все, что надела на себя в тот
день. Я отвечал, что не хочу, чтобы моя книга была похожа на список вещей,
сданных в прачечную, но она заявила, что я ее неправильно понял.
А ведь есть еще и юноша Чилворт, который весьма мил, пока глуп; он
носит то, что ему скажут; но время от времени у него появляется желание
произнести какую-нибудь колкость, а результат получается такой же, как если
бы грач пытался свить гнездо в бурю. Прослышав о будущей книге, он принялся
всюду следовать за мной, пытаясь заставить меня включить в нее его мысли о
русских и китайцах, и теперь дуется на меня, ибо я вовсе не намерен этого
делать.
Думается мне, что вдохновение лучше всего искать в Париже.