"Саки (Гектор Хью Манро). Чай" - читать интересную книгу автора

он явится как раз к чаю. Джоан будет сидеть за низким столиком, уставленным
множеством серебряных чайников, кувшинчиков для сливок и хрупких фарфоровых
чашек. Голос ее будет приятно журчать, она будет задавать ему всевозможные
ничего не значащие любезные вопросы насчет того, слабый или крепкий чай он
предпочитает, сколько добавить сахару, молока, сливок и добавить ли вообще
чего-нибудь и все такое. "Вам один кусочек сахару? Я не расслышала. Молока
добавить? Не налить ли еще горячей воды, а то, может, чай крепкий?"
О том, что его ждет, Кьюшет-Принкли читал в десятках романов и сотни
раз убеждался на собственном опыте, что все это близко к действительности.
Тысячи женщин сидят в этот торжественный послеполуденный час за изысканным
фарфором и серебряными принадлежностями. Голоса их приятно журчат, ниспадая
каскадами незамысловатых предупредительных вопросов. Кьюшет-Принкли терпеть
не мог всю эту процедуру послеполуденного чаепития. Согласно его
представлениям о жизни женщина должна возлежать на софе или козетке, мило
беседуя или выражая взглядом невыразимые мысли, а то и просто молчать,
будучи объектом любования, а маленький паж-нубиец меж тем молча вносит из-за
шелковой портьеры поднос с чашками и лакомствами, что воспринимается как
само собой разумеющееся, без всяких там глупых вопросов насчет сливок,
сахара и горячей воды. Когда твоя душа порабощена и ты готов пасть к ногам
любимой, разве можно говорить о том, крепок или некрепок чай? Кьюшет-Принкли
никогда не излагал свои взгляды по этому поводу матери. Та привыкла всю
жизнь премило беседовать во время чаепития за изысканным фарфором и
серебром, и заговори он с ней о диванах и пажах-нубийцах, она бы настояла на
том, чтобы он провел недельку на морском берегу. Теперь, когда он шел через
лабиринт переулков, которые вели его извилистым путем к выстроившимся в
изящную линию домикам в Мейфере,[1] его охватывал ужас при мысли о том, что
он застанет Джоан Себастейбл за чайным столом.
Избавление пришло неожиданно. В шумном конце Эскимолт-стрит жила Рода
Эллам, приходившаяся ему чем-то вроде дальней родственницы. Она занимала
этаж узкого маленького домика и зарабатывала себе на жизнь тем, что делала
шляпы из дорогих материалов. Казалось, шляпы и вправду привозили из Парижа,
да вот беда - суммы, которые она за них получала, не были похожи на те, что
отсылают в Париж. Рода, впрочем, находила жизнь прекрасной и не без
удовольствия проводила время, невзирая на стесненные обстоятельства.
Кьюшет-Принкли решил подняться к ней на этаж и отложить на полчасика
предстоящее важное дело. Затянув визит, он сможет явиться в особняк
Себастейблов после того, как будут убраны последние остатки изысканного
фарфора.
Рода провела его в комнату, которая служила ей мастерской, гостиной и
кухней одновременно и была в то же время на удивление чистой и уютной.
- Я закусываю по-походному, - объявила она. - В банке прямо перед
тобой - икра. Намазывай хлеб маслом, пока я нарежу еще. Возьми себе чашку,
чайник сзади тебя. А теперь рассказывай.
Больше она к теме еды не возвращалась, а весело болтала и делала так,
чтобы и гость весело болтал. Одновременно она ловко намазывала хлеб маслом,
предлагала красный перец, нарезала лимон, тогда как другие женщины принялись
бы выискивать причины и выражать сожаления, почему у них нет ни того ни
другого. Кьюшет-Принкли пришел к выводу, что он прекрасно проводит время и
при этом ему не нужно отвечать на многочисленные вопросы, которые звучали бы
столь же нелепо, как если бы их задавали министру сельского хозяйства во