"Сергей Сакин. Умри, старушка! " - читать интересную книгу автора

смолой к проклюнувшейся на голове щетине. Я оставил феномен прилипших к телу
лесных приветов без внимания, лишь опять возникло ощущение, что это как-то
связано со сном. Я просто нежился под журчащими струями холода.

Успевшую раскалиться, пока лежал в постели, голову приятно остужает
ледяная вода и боль плавится под ней, как (неплохая обратная метафора!) лед
под солнцем. С удовольствием отмечаю, что родители меня сработали накрепко,
череп мой (почти) непрошибаем, и вчерашний рауш не стоил мне никаких
последствий. Боль уходит, но остается какое-то неудобство, как будто в
голове застрял небольшой гвоздь. Он не дает мне покоя, я даже слегка
подпрыгиваю, пытаясь его поддеть и вытащить. Это какая-то мысль, из памяти
перекочевавшая в подсознание (наверно, оттого что мне не нравятся любые
мысли, если они задерживаются в моей голове). Денег, что ль, кто-то должен?!
Каааак долбануло! Дошло до идиота! Долг!!! Последний долг!!! Похороны!!!
Ведь сейчас Кольку закапывают!!!

Одеваюсь я уже на лестнице, а шнурки завязываю в такси, и немедленно
начинаю вспоминать, закрыл ли я дверь. Так морочиться мне не нравится, и я
эту мысль отгоняю. Частник, пойманный у самого подъезда, проникшись сложным
выражением на моем лице, резво погнал своего дребезжащего Росси-ната по
Хорошевке, ветер влетал в раскрытые окна с таким свистом, что создавалась
иллюзия прохлады.

До кладбища оставалось всего ничего, когда мой донкихотистый кэб влетел
в пробку. В большую московскую пробку, в которой барахталось уже под сотню
машин. Я поспешно, прежде чем воздух в пыльном салоне успел накалиться,
расплатился и пошел через забитый машинами мост, за которым начиналось
кладбище. Надо было бежать, но решительно никакой возможности побежать не
было. Асфальт лип к подошвам, воздух был розовым от выхлопов. Б его кипящую
розовость выбрасывались от гудящих машин ватные волны еще большей жары, под
мостом проезжало два тепловоза с длинными вагонами. Это был ад. Хотя еще
десять минут назад моя кожа была температуры сыпавшегося из душа льда,
сейчас уже лил пот, горько-соленый, липкий. Раскидистые старые липы кладбища
казались миражом, белевшие в тени под деревьями кресты расплывались в
дрожащем воздухе. Несколько сот метров до кладбища, пройденные по мосту,
едва не стоили мне инфаркта, но, как только я прошел через ворота и вошел
под деревья погоста, стало легче. Воздух здесь чистый и еще не успел
раскалиться, так что окружившая меня тишина, какую ни с чем не спутаешь,
была еще и прохладной. Я ускорил шаг и очень скоро увидел - через поле
крестов - толпу людей в черном. Успел. Деликатно толкаясь, я подошел к
гробу. Тишина сгустилась до осязаемости и обрела очертания воронки, конуса,
в вершине которого в густоте дурно пахнущих цветов белело сильно
раскрашенное лицо моего друга. Сверху, по краям воронки, рамкой покачивались
зеленые ветки и плыло одинокое облако. Я только перевел дух и потянулся в
карман за сигаретами, как зазвенел колокольчик. Он звенел необыкновенно
прозрачно и легко, его чистый звук вовремя рассыпал давящую тишину.
Вовремя - потому что она уже сдавила грудь и голову, как если бы я нырнул
слишком глубоко, и - секунда за секундой - давила все сильнее. Я задумался,
что это за такой странный и красивый обряд с колокольчиком. (Я помнил, что
Коля был православным.) То, что колокольчик - это плач Колиной матушки,