"Евгений Андреевич Салиас. Ширь и мах (Миллион) " - читать интересную книгу автора

еще при жизни отца, когда был у них не только достаток, но и излишек, -
много вертелся в лучшем виленском и окрестном помещичьем обществе и прилежно
учился грамоте и наукам у иезуита местного монастыря. Способности у него
были блестящие. Юзеф обучился от патера немного по-латыни и довольно много
по-французски. Немецкий язык он знал с детства, ибо это был язык отца с
матерью. А польский язык дался сам собой. К тому же благодаря близости
русской границы, а затем присоединению Вильны - русский язык начал проникать
к ним. Всякий поляк имел про запас с сотню слов русских.
- Отчего не ехать попытать счастья! - решил Шмитгоф. А присвоить себе
имя маркиза Морельена, выдать себя за француза и не ударить лицом в грязь
среди петербургского общества при знании языков и при известной смелости в
обращении - его не пугало.
- Ведь они, "москали", - полудикие, - повторял он себе. - Тот же князь
Таврический, к которому он поедет, знает чуть-чуть по-французски и с трудом
говорит по-немецки.
И маркиз Шмитгоф-Морельен приехал.

XIV

Зубов не упустил случая посмеяться над врагом. На другой же день во
дворце на приеме государыни он всем не бывшим на концерте рассказал, как
князь Таврический угостил царицу. "Скрипач удивительный - слова нет, но это
жид простой, а не французский маркиз", - объяснял Зубов всякому.
Государыня сама слышала его немецкую речь, вспомнила, как настоящие
жиды в Германии говорят по-немецки...
Узнав, что Зубов прямо рассказывает про смехотворный случай с князем,
все гости его, бывшие на концерте, принялись тоже рассказывать, и только
родня молчала, не желая срамить князя и не имея возможности опровергать
диковинный с ним казус.
Через два-три дня вся столица знала про жида-маркиза Морельена и
хохотала до упаду, не столько по своей смешливости или особой забавности
случая, сколько из зависти к могущественному и надменному врагу.
Зубов и его ухаживатели торжествовали. В первый раз герой Тавриды давал
случай посмеяться над собой. Многих он своей хитростью делал шутами, а
теперь сам попал в довольно забавный просак.
Не будь он Потемкин - ничего бы не было особенного, что ошибкой вместо
аристократа-маркиза - жида представил... Но ему и меньше этого не простили
бы униженные им.
Князь между тем съездил к императрице, рассказал вое подробно, что энал
от Брускова, и просил прощенья, что необдуманно поступил. Он получил
милостивый ответ.
Княаь смеялся, шутил и острил на свой счет, но был задет за живое.
Он вернулся к себе и не велел никого принимать...
Он сердился и бесился как школьник, который, напроказив, сознается
внутренно в своей вине, но не может примириться с заслуженным наказанием.
Когда доложили князю об его любимой племяннице Браницкой - он принял ее
и излил перед ней свою горечь. Графиня напрасно успокаивала дядю, убеждая,
что не стоит печалиться от такого пустяка.
- Обида... Обида... - твердил князь. - Что ж, кто будет учить меня
приличиям и порядкам?.. Я теперь до тех пор не буду покою иметь, пока не