"Юрий Самсонов. Плутни робота Егора (Авт.сб. "Человек, сидящий у колодца")" - читать интересную книгу автора

Мы сидели в лаборатории, барабанили пальцами по столу и думали свою
горькую думу.
Когда меня направили работать в лабораторию Кванта, я не думал, что
попаду в слесарную мастерскую.
Она занимала почти весь полуподвал под Мамашей. Покрытые копотью окна и
лампочки давали, по-моему, только инфракрасный свет, и можно было
заблудиться в горах латуни и железа. Уши ныли от визга пил, дым паяльников
выедал глаза, нагонял тоску запах кислот. Квант был в те дни молчалив до
хамства: протянет через плечо чертежик, буркнет, не глядя: "К
одиннадцати", - и ровно в одиннадцать пришлет на мой конец подвала
лаборанта за готовой деталью.
Сам он работал без перерывов. Лаборант тоже почти жил в мастерской.
Если выдавалась свободная минута, он ухитрялся даже читать тут, подняв
книгу к самой лампочке, света которой не хватало и на то, чтобы озарить
его конопатины. Книги всегда раздирали карманы его халата. Такая
преданность науке внушала мне уважение, пока однажды, стоя рядом и
прикуривая от зажигалки, не разглядел я заглавие: "Приключения Тома
Сойера".
Подчиненные мне два слесаря в перерыв поднимались наружу, и сквозь
синеву дыма я видел, как они, сидя на траве, едят хлеб и пьют молоко. Я
тоже разворачивал свой бутерброд и шел к Мамаше.
Она меня уже узнавала. И здоровалась по-органному гулко: "Добрый день,
мальчик! - говорила она. - Бутерброд с сыром? Сытно, питательно, вкусно.
Поздравляю". - "Спасибо, Мамаша, - отвечал я. - Скрипим понемногу?" - "Вот
именно, - говорила она, гулко вздыхая, - именно так. Ничего, перемелется -
будет различная продукция. Не сокрушайтесь, пожалуйста, так". - И мы
продолжали болтать, как два старых приятеля. Это было одно удовольствие.
Другого такого компаньона, как Мамаша, не скоро найдешь. Чего только она
не знает, чего не умеет! Может даже стихи сочинить, если попросят, и уж
будьте уверены, это не просто набор слов, не то, что обыкновенно. Я читал
их. Честное слово, хорошие стихи, грустноватые, конечно, немножко нелепые,
но это, по-моему, стихам не вредит.
И песни она поет. Для себя, когда думает. Иной раз и в нашем подвале
сквозь бетонные перекрытия слышится "Во поле березонька стояла". Это у
Мамаши любимая. Поет она всегда по-разному. То мурлычет задумчиво и гулко,
то не без игривости; а как-то случилось, мои слесари уронили напильник и
задрали носы к потолку: такая человеческая, такая смертная тоска
просочилась сквозь бетон.
Слесари боятся Мамашу и никогда не говорят о ней. И мне после того
случая стало не по себе. Но это прошло. И к тому же начались перемены.
Однажды, придя в понедельник, я увидел, что весь наш металлолом исчез,
окна, стены и полы промыты до бесстыдной наготы и чистые лампочки сверкают
зря: без них стало видно, что от прежнего уцелел только большой стол, на
котором лежали готовые детали модели N_2. Над головой мощный многоголосый
хор гремел под ликующую электронную музыку: "Люли-люли, стояла!" Бедная
песенка звучала симфонической поэмой - что Золушка на балу.
Это пела Мамаша.
Мы с Квантом впервые поздоровались за руку, и он, указав кивком на
стол, объяснил по-всегдашнему подробно и вразумительно:
- Сборка.