"Николай Самвелян. Серебряное горло (Фантастическая повесть) " - читать интересную книгу автора

деятельности графа, который еще в середине минувшего века уехал из этого
города в Вену, возвысился, вознесся, а затем и преставился. Но дело не в
графе. Некоторое отношение к нашей с вами истории имеет лишь его бывший
дворец, а теперь - Дом ученых. И сам город, который семьсот пятьдесят лет
назад основал один из русских князей. Здесь, в этом городе, я когда-то
учился в консерватории. И даже спел несколько партий в местном оперном
театре. Публика хлопала. Девушки бросали цветы. В "Онегине" дважды
бисировали. Конечно же, в ариозо "Везде, везде он предо мно-о-ю!". Но
стены театра молчали. Тут некогда пели Карузо и Шаляпин, Маттиа Баттистини
и Титта Руффо, наши Тартаков и Бакланов. Еще недавно выходили на сцену в
гриме Онегина Лисициан, Норцов и Андрей Иванов. Короче, у стен этого
театра были основания со скепсисом взирать на мои попытки сделать то, что
другими уже когда-то было сделано, и много лучше, чем это выходило у меня.
Полагаю, гораздо честнее и искренней прозвучали мои слова, сказанные
главному дирижеру, когда я подавал заявление об уходе из театра.
- Но постой, постой! - сказал главный. - Тут что-то не то...
Вероятно, ты сошел с ума. Да ты знаешь, какой у тебя густой звук? Белый
медведь позавидует.
- Вот пусть белый медведь и поет! - ответил я. - Чтобы петь, мало
обертонов, хорошего дыхания и идеального резонатора. Нужно еще что-то...
- Но что же? - спросил растерянный главный. - Если поют не голосом,
то чем же?
- Ну, не знаю... нужна душа, сердце. Ты слышал строфы Нерона в
исполнении Карузо?
- Слышал, - ответил главный, не понимая, к чему я клоню. -
Естественно, в записи.
- Так вот, прослушав Карузо, я вдруг узнал о Нероне много больше, чем
из всех учебников истории. Нерон был выдающимся певцом, обогнавшим время.
Над ним смеялись, а он пел так, как никто до него не умел и не сумеет. Его
не поняли. Отсюда и озлобление, жестокость... Все это объяснил мне Карузо,
а не учебник и не лектор с глубокомысленными складками на лбу.
- Где твое заявление? - спросил главный. - Певец должен петь, а не
размышлять.
Разговор этот состоялся так давно, что о нем, пожалуй, сейчас и не
стоило бы вспоминать, если бы он не имел отношения к делу. Более того, я
еще раз к нему вернусь.
В общем, уехал я отсюда "господином Онегиным", а возвратился через
четырнадцать лет журналистом, объездившим многие города и страны. Сюда я
не рвался. Назначили. Но и отказываться не стал. Город юности. Первая
любовь. Первые слезы... Да были ли они? Слез, кажется, не было.
Мне вручили ключи от корреспондентского пункта - большой
трехкомнатной квартиры в старинном доме, почти в центре города. Здесь было
два телефона - черный и серый, пустой книжный стеллаж, кресло венской
работы конца XIX века, две пишущие машинки. На кухне, кроме газовой плиты,
грандиозный холодильник "Лига", откидной столик и табурет. За все это
имущество я расписался в акте о приеме корпункта. Кроме того, во дворе
стоял песочного цвета "Москвич", который мне надлежало водить самому.
Шофер по штатному расписанию не полагался. Зато на корреспондентском
пункте была секретарь-машинистка. Нас представили друг другу.
- Флора, - сказала темноволосая девушка, одетая, как мне показалось,