"Масло в огонь" - читать интересную книгу автора (Базен Эрве)

XXIII

Не прошло и четверти часа после того, как мосье Ом и доктор ушли, — я ставила на стол третий прибор, как вдруг оглушительно хлопнула калитка. К нам ворвался Дагут.

— Это все Ипполит! Бенгальские огни — его рук дело.

Папа, очень внимательно просматривавший номера «Сегреен», «Вест-Франс» и «Пти курье» за последние дни, выронил газеты.

— Ламорну хотелось, чтобы это, вынь да положь, оказался какой-нибудь парнишка… Он и моего-то на всякий случай в психушку заткнул! А оказался — Иппо! Жандармы сейчас явились к Годианам. А Ипполит-то как раз был во дворе с малышом Безане и еще с одним из его банды. Так они чуть завидели кепи — прыг-скок, — перемахнули через забор, перебежали дорогу, а там — прямиком в парк де-ля-Эй да в ельник. Чувствуешь — в ельник. Так они теперь аж лес рубят, чтоб сцапать мальчишек. А уж народищу-то наверху! Вся деревня прет в Шантагас. — Он помолчал и добавил уже тише: — А им еще надо было Бине утихомирить, чтобы он не вцепился в Годиана.

— Ничего себе! — заметил папа.

Он был уже на ногах и с подавленным видом почесывал шею за воротником. Матушка, вытащив из печи куриное фрикасе, сделала крюк, чтобы обойти его, поставила блюдо на стол и тут же положила мне на тарелку мой любимый кусок. Затем села.

— Знаете что, — сказала она, — нам, женщинам, все эти истории не больно-то интересны. Давай-ка, Селина, за стол! За стол, живо!

Тем хуже для фрикасе! Папа заколол прищепками штаны и крутит педалями, преодолевая расстояние в восемьсот метров — молча, выпрямив спину, сдвинув на затылок шляпу, надетую поверх войлочного шлема, в то время как я с бешеной скоростью срываюсь с места, потом, затормозив, опустив ногу на землю, жду и снова набираю скорость, нажимая и нажимая на педали и одергивая юбку, едва завидев прохожего мальчишку. Дагут пошел к себе, но по мере приближения к цели вокруг нас образуется настоящий эскорт — тут и Трош, и Бессон-младший, и сын Дюссолена, и дочь Гуриу, и Келине, и целая куча детей, причем одна из девчушек явно выскочила из-за обеденного стола с салфеткой вокруг шеи. А уже начиная от дома Сигизмунда, проехать и вовсе невозможно: улица запружена людьми, которые в ожидании неизвестно чего стоят, постукивая подошвой по краю заледенелых канавок. Мы протискиваемся дальше. Жандарм не подпускает к ферме Годианов, высокие ворота которой наглухо закрыты. Машина мосье Ома, которого сопровождают ветеринар, Раленг и Каре, стоит перед воротами Бине.

— Что это тут за издевательства происходят? — без лишних слов бросает папа, подходя к ним. — Иппо, конечно, шантрапа, но это еще не основание приписывать ему поджог!

— Вот и я того же мнения, — подхватывает ветеринар.

— Э-э-э! — тянет дочка Гуриу (вполне достойная своей мамаши). — Додумался же он как-то раз шваркнуть полведра пыли в квашню.

— Слишком уж все гладко получается — не бывает так, — замечает Каре.

— Недурной кавардак, барышня! — говорит мосье Ом и, поймав на лету прядь моих волос, притягивает меня к себе. — Надо же, какая удача выпала в воскресенье!

Эти несколько фраз, можно сказать, и задают общий тон — тон насмешливого любопытства. Там, где невинному Простачку удалось бы произвести должный эффект, Ипполит не достигает цели. Поздно. Слишком много за последние дни все смеялись — вот страх и исчез. Впрочем, Иппо, «эту маленькую дрянь» (как называет его каждый — правда, когда перед ругательством произносят слово «маленький», это уже не столь серьезное оскорбление), спасает очаровательная мордашка, да и в самом «хулиганстве» его чувствуется шуанское зерно, отчего кумушки то и дело вздыхают, втайне всем сердцем ему сочувствуя.

— Получит он теперь у меня кореечки, когда поросенка заколем! — взывает одна из них за моей спиной.

Тут все головы поворачиваются на стук деревянных подметок. Какой-то мальчишка кубарем летит от замка, срезая путь.

— Схватили их! — вопит он, будто играя в войну, в гвардейцев Наполеона. — Они в шалаш залезли.

Оглушительный звон железа раздается рядом со мной: папа выронил велосипед. Он вытягивает шею во всех направлениях и разражается каскадом ругательств, каких я никогда от него не слышала.

Их появления нам придется ждать еще четверть часа. Пусть мосье Ом разглагольствует! И пусть мой папаша, Войлочная Голова, чувствует свою дочь рядом с собой! Велосипед валяется на земле, и легонько крутится колесо, чуть подернутое рябью спиц. Но больше волнует меня то, что вертится и проворачивается под черным папиным затылком. Волнует и трогает. Молчун ты мой любимый! И пчелы и дети знают, что ты любишь их жальца. И всегда счастливы убедиться в том, что ты, подобно бузине, — твердый, ломкий, но полный белой мякоти внутри. Иппо… Ну и что! Почему ты трешь за воротником шею? Если все это ошибка, не ты же на сей раз в ней виноват.

— Туссен! — возмущенно кричит Келине.

Вот они. И в самом деле, никакой трагедии. Жандармы — хорошие ребята. Конечно, их многовато — четыре пары сапог окружают трех преступников, которые и до нижних ветвей сливы не дотянутся. И разумеется, стражи порядка слегка смущены тем, что силы их так внушительны; они и пальцем не позволяют себе дотронуться до узеньких плечей конвоируемых — добыча их шагает на свободе. Туссен Келине — самый маленький из преступников, сын одного из дозорных, ему нет еще и десяти! — тихонько плачет. Безане тоже не слишком уютно себя чувствует, зато Иппо, кажется, не нарадуется тому, что является причиной такой суматохи, и вовсю распушил свои четырнадцать лет, удлинив их подогнутым до щиколоток рабочим халатом. Рубашка с расстегнутым, несмотря на низкую температуру, воротничком приоткрывает розовую шею, на которой висит шнурок — эмблема его банды, (потому что он не может наколоть себе синюю линию с надписью «отрезать по пунктиру», как у его дяди-матроса). Он подмигивает всем приятелям, онемевшим от восхищения и священного ужаса.

— За поджог, парень, дают исправительные работы… — раздраженно бросает один из жандармов, тупой детина, шагающий рядом с ним.

— И даже это, — Иппо проводит ребром ладони по линии шнурка, — если дом жилой! — невозмутимо добавляет он.

Тут уж вмешивается Ламорн. Брови его ходят ходуном.

— Довольно, Рамблю, — буркает он, и подчиненный тотчас отходит в сторону. Исходя из тех же побуждений, Ламорн поднятием руки заставляет умолкнуть папашу Годиана, который, появившись в окне, принялся было вопить:

— А, вот ты где, мерзавец!

Так же отталкивает он и Келине, который, сверкнув глазами, размахнувшись правой рукой, кинулся было к сыну. Кивок головой жандарму, стоящему на посту возле фермы, и ворота, мгновенно распахнувшись, тотчас захлопываются. Даже мосье Ому нет доступа внутрь — допущен только Келине да мамаша Безане, которая истошными криками пытается защитить свое потомство. Мы ничего больше не увидим.

— Это что же? — удивляются люди. — Их и в участок не поведут?

Два автомобиля, проезжающие через деревню, отчаянно сигналят, но все равно продвигаются со скоростью черепахи. Толпа скучивается на тротуаре и начинает расползаться.

— Приличный тип, оказывается, начальник-то: похоже, он в это не верит, — бормочет папа, поднимая велосипед.

Придерживая руль посередине, мы идем пешком; по дороге к нам присоединяются Каливель, Раленг, помощник мэра, ветеринар. Раленг, широко размахивая руками, разглагольствует, выстраивает безупречную цепь рассуждений.

— Меня лично занимает только один пожар. У Птипа и у Дарюэля ничего подозрительного вроде не была. И у того и у другого, может, просто было короткое замыкание. Через три месяца загорелось гумно у Бине. «Это уж слишком!» — говорят люди. Хотя и тот пожар смахивал бы скорей на какой-нибудь детектив, если бы в тот же вечер не загорелась «Аржильер». Потому что доказано ведь, что Бине поставил трактор чересчур близко к сену, а бак у него еще не успел остыть. Но вот «Аржильер»! Там-то уж без поджигателя не обошлось. Но только там…

— Оптимист вы, однако, мосье Раленг, — замечает Каливель.

— А может, все так и есть, — высказывается ветеринар. — Один или несколько обыкновенных пожаров разбудили чье-то больное воображение, и последовал ряд поджогов. А мальчишки — в довершение всей этой кутерьмы — решили поиграть с огнем.

— А я вам говорю, что какая-то сволочь сейчас вовсю над нами потешается.

Папа наконец взорвался. Возмущение и ярость прямо душат его, и он, желая оторваться от группы, вскакивает на велосипед.

— Сволочь! — бормочет он. — Поехали, Селина. Сволочь, которая позволяет обвинять детей.

И он с силой вжимает каблуки в педали.