"Тайны любви" - читать интересную книгу автора (Вильфранш Анн-Мари)

Развлечение на лестнице

Мадлен Бове была высока, стройна и красива, и можно было без преувеличения утверждать, что Арман, кузен ее мужа, питал к ней особые чувства. Он часто навещал дом Бове, исключительно ради тайной услады видеть Мадлен и говорить с нею. Она не выходила у него из головы, и иногда, возможно выпив шампанского чуть больше, чем следовало, он предавался мечтам, героиней которых была Мадлен. Он воображал, как раздевает ее и они предаются таким изощренным ласкам, какие только могла придумать разгоряченная страстью фантазия.

В свои двадцать девять лет Мадлен находилась в расцвете красоты. У нее было овальное лицо со слегка выступающими скулами, прямой изящный нос и крупный, но деликатно очерченный рот. Блестящие волосы редкого орехового оттенка, коротко подстриженные по моде, благоухали, создавая ощущение воздушной легкости. Ее приятельницы неизменно отзывались о ней как о женщине бесспорно обаятельной, однако при этом каждый раз пожимали плечами, как бы намекая, что совершенно не понимают, отчего это мужчины столь неравнодушны к Мадлен. Дело же было в том, что ни один мужчина не мог при первом же знакомстве не ощутить некую незримую ауру, исходившую от нее, и затаенную чувственность.

Разумеется, Мадлен никогда не давала поводов для пересудов. Она происходила из хорошей семьи, получила соответствующее воспитание и, будучи замужем, одевалась и вела себя так, как принято в ее кругу. Однако люди проницательные подозревали в ней тайные желания и способность любить, выходящие за рамки общепринятого. Эти сокровенные порывы угадывались по беспокойным движениям рук во время разговора, по манере поворачивать ладонь, по тому, как она, садясь, изящно скрещивала ноги в шелковых чулках, и по округлым выпуклостям небольшой груди и бедер под изысканным платьем.

Те мужчины, что, подобно Арману Бюдену, поддались притяжению, исходившему от Мадлен, словно тончайший аромат духов, прекрасно понимали друг друга. Не один ее знакомый был бы несказанно счастлив, если бы ему выпала удача обнажить ее тело и насладиться им. Увы, Мадлен слыла безукоризненной женой. Такая верность была тем более замечательна, что ее брак с Пьером-Луи длился уже восемь лет.

Естественно, за эти годы нашлось немало молодых — и не очень молодых — людей, обнаруживших наедине с Мадлен всю силу своих чувств. После нежных признаний они шли дальше и высказывали надежду стать ее любовниками. Поскольку темперамент и нравственные устои поклонников были весьма различны, то и способы выражения страсти отличались немалым разнообразием: от романтических уверений в вечной любви, не требующей якобы ничего, кроме пожатия руки да невинного поцелуя в щеку, до страстных и настойчивых требований позволить целовать грудь Мадлен, пока она не лишится чувств от наслаждения.

С одним особенно пылким воздыхателем, по имени Клод Бонэр, произошел неприятный случай, когда он слишком безоглядно поддался чарам Мадлен. Этот двадцатипятилетний адвокат приятной наружности, высокий и голубоглазый, обычно вел себя с осторожностью, присущей его профессии. Но однажды на вечеринке у Бове, потягивая шампанское и любуясь прелестями хозяйки дома, он чересчур распалился. Вино и страсть — смесь опасная, и она довела молодого человека до того, что он совсем забыл о хороших манерах. И как только оказался наедине с Мадлен в укромном уголке, он, не теряя времени, обнял ее за талию и, крепко прижав к себе, принялся совершать недвусмысленные телодвижения.

Надо полагать, он осмелился на такие действия в надежде на то, что прикосновения его восставшей плоти, несмотря на преграду одежды, настолько воспламенят Мадлен, что она не сможет ему противиться. Она же, заметив, что гость слегка пьян, и не желая доводить дело до скандала, попросила отпустить ее и попыталась освободиться. Но когда Клод, не выпуская ее из объятий, стал делать движения еще более сильные и быстрые, словно твердо вознамерился удовлетворить свое желание — пусть даже таким, не слишком гигиеничным способом, — не страсть загорелась в Мадлен, но гнев, и настолько сильный, что она отвесила наглецу пощечину и в резких словах выразила свое негодование.

Итак, все без исключения соискатели ее благосклонности получали решительный и недвусмысленный отпор, не предполагавший и тени кокетства. Можно ли вообразить изумление и восторг Армана Бюдена, когда в один прекрасный вечер он вдруг понял, что может обладать Мадлен, когда только захочет, может насладиться ее нагим телом, как ему будет угодно, — стоит лишь попросить! Догадка была столь ошеломляющей, что у него перехватило дыхание и дрожь прошла по телу, словно они уже соединились и близился миг высшего блаженства.

Кроме того, он хорошо изучил характер Мадлен и был уверен, что она никогда ни словом, ни жестом не обнаружит желания отдаться ему, если даже оно и возникнет. Это было столь же невероятно, как если бы ему сказали, что он выиграл миллион по лотерейному билету, о котором давным-давно забыл. Но в данном случае он вытянул счастливый билет благодаря той безупречной манере, в какой выказывал свое увлечение Мадлен два или три года подряд, — манере, скорее льстившей ей, чем раздражавшей. Видимо, по этой причине снисходительность, с которой она отвергала его ухаживания, можно было принять скорей за поощрение.

Обстоятельства, в которых Арман сделал свое ошеломляющее открытие, были самыми обыденными. Компания друзей, среди них он сам, Пьер-Луи и Мадлен, собралась повеселиться в ночном клубе «Акации». Хотя Арман несколько месяцев назад отпраздновал свои тридцатые именины, жениться он так и не удосужился, и потому предложил быть его спутницей на этот вечер одной из хорошеньких женщин, с которыми был накоротке, — Доминике Делаваль. Молодая, изящная, она успела побывать замужем, но спустя два-три года сочла узы брака слишком обременительными и теперь вновь была свободна.

Музыканты играли американский джаз, шампанское лилось рекой, приятели прекрасно проводили время за светскими сплетнями. Несколько раз Арман танцевал с белокурой Доминикой, а из куртуазных соображений поочередно пригласил каждую из дам. Жизнерадостный характер Доминики и не в последнюю очередь пышные формы ее полуобнаженной груди привлекали кавалеров, в особенности женатых. Все участники вечеринки наперебой приглашали ее на танец.

Арман приметил, что один из них, видно решив, что в тесноте и полумраке дансинга может незаметно для других позволить себе лишнее, скользнул рукою вниз по стройной спине Доминики, обнаженной в вырезе вечернего платья, и стал поглаживать выпуклости, обтянутые оранжевым шелком. Этот жест не мог быть дружеской шалостью, поскольку рука оставалась там все время, покуда длился танец; его нельзя было истолковать и как легкое, хоть не в меру фамильярное прикосновение, направляющее партнершу. Насколько мог видеть Арман в те короткие мгновения, когда спина Доминики мельком показывалась среди танцующих пар, алчная ладонь искусителя Венсана не успокаивалась ни на секунду, дразня восхитительные округлости, скрытые под платьем.

Надо, однако, признать, что искушение самого Венсана было слишком велико. Стройные бедра Доминики имели столь безупречные формы, что, если бы скульптор изваял их в розовом мраморе, его творение удостоилось бы места признанного шедевра в Лувре. Но, в отличие от холодного, неподатливого мрамора, ее дивные округлости таили под атласной кожей прелесть упругой горячей плоти, прикосновение к которой сулило неземные радости. И эти утонченно-пышные райские плоды так заманчиво вздрагивали под платьем, что любой мужчина не находил себе места от желания притронуться к ним.

Венсан Моро, совершивший сей бесцеремонный поступок, был добрым приятелем Армана еще с лицейской скамьи. Когда он провожал Доминику к ее столику, даже в скудном освещении было видно, как он запыхался и раскраснелся, а брюки вечернего костюма недвусмысленно выдавали природу его волнения. Он уселся рядом и стал что-то нашептывать в украшенное бриллиантами ушко Доминики, почти касаясь его губами и при этом не забывая наполнять ее бокал. Его ладонь под столом накрыла колено, обтянутое шелковым чулком, и с проворством, выдающим богатый опыт, заскользила вверх по бедру, прямо под подол.

Несомненно, каждый вечер тысячи мужчин в полумраке дансингов и ночных ресторанов забираются под платья своих спутниц. Согласно расхожей теории, именно таково истинное назначение ночных клубов — вино и танцы лишь средство, облегчающее этот многозначительный жест. Но напротив Венсана сидела его привлекательная жена Брижитт; а ученые мудрецы давно пришли к неопровержимому выводу, что у каждой замужней дамы со дня свадьбы развивается мистическое шестое чувство. Это оно внезапным холодком по спине дает ей знать о том, что супруг в эту минуту ласкает другую женщину — даже если он находится на другом конце Парижа.

Но не успела рука Венсана проделать и половину захватывающего путешествия от колена Доминики вверх до края шелкового чулка, как Арман решительно положил конец безрассудству приятеля, которое могло в любой момент обернуться неприятностью. Толкнула его на такой шаг отнюдь не ревность: Арман прекрасно знал, что он — далеко не единственный мужчина, состоящий в близком знакомстве с Доминикой. Однако он решил, что Венсан ведет себя чересчур развязно, пытаясь соблазнить женщину под носом у ее кавалера, тем более непристойно было вести себя подобным образом на глазах у собственной жены.

Если уж Венсан так увлекся Доминикой, то, согласно кодексу ухаживаний, принятому среди мужчин, он должен был попросить у дамы номер телефона и позвонить на следующий день, чтобы договориться о свидании. Его откровенно грубые заигрывания свидетельствовали о недостатке уважения и к собственной жене, и к Арману. В конце концов, сам Венсан непременно встал бы в позу оскорбленного мужа, если бы Арман дерзнул погладить под столом ногу Брижитт и дотронуться до сокровища, которое всякий супруг почитает своей неотъемлемой собственностью. Таким образом, инцидент был исчерпан и вскоре забыт всеми, кроме Брижитт. Та наградила мужа холодным, яростным взглядом и не разговаривала с ним до конца вечера.

Однако главное событие вечера было впереди, событие, потрясшее Армана до глубины души и изменившее его дальнейшую жизнь. Оно произошло в два часа ночи, когда компания покидала клуб. Друзья теснились в небольшом фойе при входе, разбирая пальто и шляпы. Пьер-Луи подавал на чай служителю раздевалки, и тогда Арман взял роскошную накидку Мадлен с собольим воротником и набросил на обнаженные плечи. У него не было никаких задних мыслей, он всего лишь хотел проявить галантность. В конце концов, через четверть часа он будет в квартире Доминики, где, стремительно скинув одежды, они заключат друг друга в объятия.

Но, такова уж мужская природа, подавая накидку, он не смог удержаться, чтобы не бросить украдкой взгляд через плечо Мадлен. На ней было модное короткое платье для коктейлей из белого атласа, без рукавов, низко вырезанное спереди, так что видна была впадинка между привлекательными округлостями, и свободно подпоясанное на бедрах. Длинная жемчужная нить дважды обвивала шею, первый виток тесно облегал нежное горло, которое так и хотелось поцеловать, а второй спускался до груди. Именно туда, в вырез свободного платья, заглянул Арман, желая полюбоваться восхитительными маленькими гранатиками.

Тонкий запах дорогих духов, исходивший от затылка, шеи и груди Мадлен, проник в ноздри Армана и возымел на него столь сильное действие, что он почувствовал некоторое телесное неудобство, причиняемое возбуждением. Он мгновенно позабыл о Доминике и о предстоящем свидании; его легковозбудимая страсть внезапно сосредоточилась на недоступной Мадлен. Следует напомнить, что в маленьком фойе было тесно, шумная компания из двенадцати человек одновременно надевала шляпы, пальто, перчатки. Видимо, по этой причине Мадлен сделала шаг назад и придвинулась поближе к Арману, когда тот помогал ей облачиться в красивое темно-зеленое одеяние, отделанное собольим мехом.

Любому, кому когда-либо доводилось видеть танцующую Мадлен, было известно, что у нее длинные и стройные ноги, поэтому она была почти одного роста с Арманом. Сейчас она стояла спиной к нему, и мягкие темно-каштановые кудри щекотали его ноздри. В такой ситуации он не смог удержаться, чтобы слегка не наклониться вперед — движение, оставшееся незамеченным в общей суматохе, — и, чуть опустив голову, не коснуться губами открытого затылка. Поцелуй был столь легким и быстрым, что, как ему показалось, никто, кроме него, не успел что-либо заметить. Однако это краткое прикосновение к коже Мадлен еще больше подхлестнуло его весьма подвижные эмоции, ему даже пригрезилось, что он целует не затылок, но губы Мадлен.

И вдруг он понял, что не был единственным человеком, знавшим о легчайшем поцелуе, подобном порханию бабочки над цветком. Сказали ему об этом не слова или жесты кого-нибудь из друзей; озарение пришло изнутри, когда он почувствовал, как через длинную накидку, разделявшую их наподобие тонкой занавеси, Мадлен прижалась к его чреслам. Прикосновение не было случайным, движения ее тела определенно говорили о том, что она поступила так намеренно.

Тихий удивленный вздох вырвался у Армана, он ответил мгновенно, теснее придвинувшись к Мадлен. Сомнений быть не могло, Мадлен прижималась к нему все крепче, заставляя сладко трепетать тело. А он не отрывал взгляда от выреза белого атласного платья, от круглых, ничем не стесненных плодов и их темно-красных бутонов. Когда она взяла у него накидку, чтобы закутаться в нее и таким образом скрыть от его взора восхитительную картину, кончики пальцев небрежно скользнули по рукам Армана.

Касание казалось вполне случайным, по крайней мере таким оно должно было выглядеть в глазах стороннего наблюдателя, если бы в фойе таковой нашелся. Но Арману почудилось, будто к его руке подвели оголенный электрический провод и ток в тысячи вольт пронзил тело. Он невольно вздрогнул, и губы, почти касавшиеся уха Мадлен, издали едва слышный возглас изумления и восторга. Она немного отодвинулась и, полуобернувшись, чтобы поблагодарить его за оказанную услугу, посмотрела ему в глаза. На ее лице блуждала смутная улыбка, и он понял, что сквозь тонкие вечерние одежды она в полной мере ощутила потрясшую его дрожь и догадалась, какими метаморфозами плоти она объясняется.

Если только Арман не обманывал себя ложной и тщетной надеждой, в полумраке фойе он различил в бархатистых карих глазах добродетельной Мадлен намек на возможность новой встречи в будущем, когда ни условности, ни одежда не будут стеснять тела и чувства. И словно для того, чтобы развеять последние сомнения, дабы Арман не вообразил, что придает столь большое значение случайному и ничего не значащему происшествию исключительно под влиянием выпитого шампанского, она дотронулась до него.

Проделала она это так: сперва прикоснулась тыльной стороной ладони, укрытой длинной зеленой накидкой, а потом, когда увидела по выражению его лица, как приятно ему это прикосновение, на мгновение сжала пальцами наметившееся под брюками затвердение. Когда Мадлен отошла от него, Арман знал, что ошибки быть не может: она передала ему радушное приглашение продемонстрировать при удобном случае наедине его достоинства любовника.

Описанное выше происшествие — с момента, когда Арман поднес Мадлен накидку с меховым воротником, до того момента, как она, оставив его, взяла под руку мужа, — длилось не более трех секунд, если верить часам. Для стоявших вокруг и одевающихся приятелей вообще не случилось ничего, достойного внимания. Но Арман чувствовал себя так, словно эти три секунды вместили в себя весь долгий и тайный процесс ухаживания за женой Пьера-Луи с обычными в таком случае поцелуями, признаниями в любви, жаркими объятиями, страстными призывами и милыми жестами, предвещающими будущее наслаждение. И теперь он пребывал в твердой и блаженной уверенности, что невероятно преданная и неслыханно верная Мадлен после восьми лет безупречного замужества одарила его своей благосклонностью.

Он был не в состоянии постичь умом причину, вызвавшую столь удивительную перемену в поведении Мадлен, однако без труда мог вообразить чарующие последствия такого поворота событий. В первую же встречу, когда она стала невестой Пьера-Луи, он почувствовал тонкую ауру сексуальности, окутывающую Мадлен. После свадьбы и все последующие годы он наблюдал, как эта невидимая аура становится все сильнее и сильнее, словно Мадлен была прекрасным плодом, зреющим под жарким солнцем и неусыпными заботами умелого садовника Пьера-Луи. А сейчас стоило лишь протянуть руку — и плод упадет в ладони Армана!

Ни для кого не секрет, что у любовников всегда есть тайны, известные только им двоим, милые маленькие тайны, которые еще более сближают любящих и которые они ревностно оберегают от посторонних глаз и ушей. За три секунды необыкновенного молчаливого флирта в фойе ночного клуба между Арманом и Мадлен возникла потрясающая тайна. Стань она достоянием общества, она не только бы привела в смятение Пьера-Луи, но и немало поразила бы друзей и знакомых, в том числе циничного Венсана, вот уже много лет упорно намекавшего Мадлен, что он как раз тот самый мужчина, который ей нужен, впрочем, абсолютно безрезультатно.

Когда Арман помогал Доминике облачиться в черное манто, руки его слегка дрожали, а на лице застыло несколько изумленное выражение, в котором сам он не отдавал себе отчета. Попрощавшись со всеми, поцеловав щеки и пожав руки, они сели в такси и дали шоферу адрес Доминики. Мысли Армана были все еще заняты разгадкой поведения Мадлен в фойе клуба, поэтому, пока такси ехало по пустынным улицам, он больше по привычке, нежели по влечению обнял Доминику и, привлекая к себе, поцеловал. Она с удовольствием прильнула к нему. Расстегнув мягкое черное кашемировое пальто, его рука нырнула внутрь и легла на грудь спутницы.

Доминика была полногрудой; в отличие от ароматных гранатов Мадлен, у нее под платьем скрывалась пара сочных шарантонских дынь. Это богатство приходилось поддерживать бюстгальтером, поэтому Арману частенько было трудновато добраться до вожделенной цели. Он решил оставить попытки до того момента, когда сможет раздеть Доминику, и, приподняв юбку, скользнул рукой по ноге вверх туда, где кончался шелковый чулок. Кожа под пальцами была такой нежной и гладкой, что, и без того разгоряченный щипком Мадлен под покровом накидки, Арман не мог более оставаться спокойным. Рука поднялась выше по бедру Доминики и проникла под кружевной край шелковых трусиков.

— Какой же ты нетерпеливый! — прошептала Доминика.

Однако она отнюдь не воспротивилась его действиям, но слегка раздвинула ноги, чтобы облегчить доступ к покрытой завитками волос мягкой плоти.

— Ты так возбуждаешь меня, Доминика, — пробормотал он. — Я не могу ждать. Час назад в клубе, когда я увидел, как ты танцуешь с Венсаном, меня бросило в жар. А когда вы вернулись к столику, я с трудом мог усидеть на стуле.

— И чего же тебе хотелось? — игриво спросила Доминика.

— Мне хотелось врезать ему как следует, а тебя вытащить на улицу и взять в первой же ближайшей темной подворотне.

Облаченная в перчатку женская рука покоилась на бедре Армана. Усмехнувшись его словам, Доминика провела кончиками пальцев по чреслам поклонника.

— Ты и в самом деле возбужден, мой милый! — негромко воскликнула она. — Неужели оттого, что Венсан попытался погладить меня пониже спины?

Задавая вопрос, Доминика была не совсем откровенна, несколько расплывчато трактуя то, что произошло на танцевальной площадке. Венсан не просто попытался погладить ее во время танца, но в полной мере преуспел в этом. Он исследовал ее округлости через платье и трусики столь прилежно, что их плавные изгибы, форма, размеры, а также глубокая щель посередине навсегда останутся запечатленными в его памяти. Доминика в свою очередь нисколько не возмутилась и не сделала даже малейшей попытки пресечь поползновения Венсана, и на то у нее были свои резоны. Она была чувственной женщиной и любила ласки, а кроме того, Венсан был недурен собой, обладал приличным состоянием и не отличался преданностью жене, свидетельством чему служило его поведение в клубе.

Более того, Венсан принадлежал к тому типу мужчин, из которых Доминика предпочитала вербовать поклонников. Она заботилась о том, чтобы их было несколько одновременно — на случай, если ей вдруг захочется пойти в ресторан или в театр, или потанцевать, или же просто провести время в постели. Она полагала втайне, что Арман принадлежит к той же категории, что и Венсан, обладая лишь тем преимуществом, что не был женат и, следовательно, мог полностью располагать собою и своим временем.

— Когда я увидел, как он лапает тебя, я чуть не взбесился от ревности, — сказал Арман, не очень веря собственным словам, однако стараясь убедить Доминику в их правдивости. — Мне ничего не оставалось, как немедленно вернуться с тобой на танцевальную площадку и самому приласкать тебя, чтобы уничтожить память о его наглых прикосновениях. С тех пор я с ума схожу от желания, теперь ты сама можешь в этом убедиться.

Его словам так же, как и вопросу Доминики, недоставало искренности. Действительно, он поглаживал великолепные формы Доминики, когда они вместе танцевали, но испытывал при этом не пылкое возбуждение, но умеренное удовольствие. Настоящей причиной его нынешнего состояния было короткое и совершенно неожиданное происшествие с Мадлен.

— Приятно слышать, мой дорогой, — сказала Доминика.

Она снова усмехнулась, расстегнула пуговицы на брюках и, не снимая перчатки, дотронулась до Армана. Он вздрогнул от прикосновения бархатистой лайки к разгоряченной плоти. Выходя из клуба, он лишь обернул шею длинным белым шелковым шарфом, пальто же надевать не стал. Теперь оно, свисая с локтя, прикрывало медленные движения руки Доминики. Когда его пальцы заиграли внутри маленького горячего алькова, пришел ее черед томно вздохнуть. Она освободила предмет своих забот от покровов одежды, чтобы мужская ладонь могла полнее насладиться им.

Хотя они оба испытывали огромное удовольствие, возбуждая друг друга, Доминика следила, чтобы игра не зашла слишком далеко. Было бы ошибкой отнести ее осторожность на счет чувства приличия или скромности, ибо приличия волновали ее не больше, чем Армана, а скромностью она отличалась еще меньше, чем он. Но она не собиралась позволить ему выпустить заряд страсти прежде, чем орудие будет надежно укрыто в самом, по ее мнению, подходящем для этого месте — ее лоне. А это станет возможным только тогда, когда они доберутся до ее спальни и она удобно ляжет на спину.

Услышав, как участилось дыхание Армана под воздействием нарастающего возбуждения, она немедленно отняла руку и, подняв ее к лицу Армана, пальцами, затянутыми в лайку, провела по черным тонким, словно нарисованным карандашом, усикам, погладила по щеке, а потом поцеловала, заглушив слабый стон разочарования, вырвавшийся у брошенного в столь волнующий момент любовника. Доминика приоткрыла рот и влажным языком пробежала по его губам.

Ласковые пальцы Армана также не оставили Доминику безучастной, она успела проделать немалый путь наверх по горе наслаждения. Но в отместку он не дал ей добраться до вершины, как бы близко та ни была. Он знал, что еще несколько движений руки под шелком трусиков, и она смогла бы преодолеть гору; ее влажный поцелуй и горячий язык молили о том, чтобы он позволил довершить удовольствие, но пальцы прекратили игру.

В отличие от Доминики, Арман не отнял руки, оставив ее неподвижно покоиться на гладкой коже, тем самым не позволяя Доминике ни расслабиться, ни достичь предела владевшего ею возбуждения.

— Мучитель! — проговорила она, глубоко вздохнув. Сдвинув ноги и зажав его руку, как в тиски, она пыталась побудить его возобновить ласки. Однако она отлично знала, что он не поддастся, потому что они уже не в первый раз играли в эту игру.

Любовники занимались ею в такси, разъезжая ночами по Парижу, в полутьме театров и кинотеатров, в ложах оперы и на симфонических концертах. Они мучили друг друга пыткой неутоленной жажды, слушая музыку Пуленка или Онеггера, присутствуя на представлениях современных пьес или на показе новейших фильмов в кинотеатре на Елисейских полях. Соль игры заключалась в том, чтобы резко остановиться за две секунды до конца, оставив распаленную жертву ни с чем. Потом, когда накал страстей несколько ослабевал, обычно жертва начинала сызнова в надежде отыграться, но иногда первым возобновлял игру победитель.

Случалось, что кто-нибудь ошибался в оценке состояния партнера и прекращал игру на несколько секунд позже, чем следовало бы для победы. И тогда они переживали забавные моменты и потом часто вспоминали, как, например, пронзительно и сладострастно закричала Доминика на балете «Шехерезада», когда красочное балетное действо было в самом разгаре, а танцовщики в ярких одеждах особенно высоко парили над сценой. Или тот случай, когда Арман перешел грань и излил свой восторг прямо в руку Доминики на просмотре фильма Жана Ренуара, который им обоим весьма понравился.

Выглянув в окно машины, Доминика поняла, что ехать им осталось недолго. Однако она горела желанием отыграться, более того, считала своим долгом чести отомстить Арману немедленно. Рука в перчатке вновь нырнула под складки свернутого пальто, и Арман приготовился к новым прикосновениям лайковой кожи. Но Доминике пришла в голову более интересная мысль: конец длинного белого шелкового шарфа она быстро обернула вокруг того, что Арман почитал своей законной гордостью.

— О-о… Доминика, что ты делаешь? — от неожиданности у него перехватило дыхание.

— Хочешь знать, что я делаю? — шепнула она ему на ухо, растирая пальцами белый шелк.

Она снова поцеловала его, и светлая прядь волос упала ему на лицо. Это нежное прикосновение чуть было не стало последней каплей, переполнившей чашу сладостных мук Армана, нервы были напряжены до предела, он чувствовал, что вот-вот перестанет владеть собой. Подхлестываемый возбуждением, Арман попытался освободить руку, зажатую между бедер Доминики, чтобы самому включиться в дразнящую игру. Но Доминика крепко сжимала ноги, мешая ему добраться до уязвимого места, сама же продолжала мучить его с утонченной жестокостью.

— О да, знаю я, чего ты хочешь, — прошипела она язвительно, — но ты этого не получишь, хоть на коленях умоляй!

Но торжество тут же сменилось испугом, она поняла, что ее стараниями любовник зашел слишком далеко. Его спина напряглась и выпрямилась, ноги сильно вздрагивали, и Доминика уже не сомневалась, что вот-вот ощутит влажный взрыв страсти сквозь тонкий шарф и лайковую перчатку. Но в этот самый момент такси свернуло к обочине и, взвизгнув тормозами, остановилось, при этом оба пассажира едва не упали на пол. Шофер уверенно объявил, что они прибыли.

Бедный Арман не мог не пожалеть, что поездка закончилась так быстро, он не успел добраться до конца другого пути, того, по которому его вела Доминика. Она отодвинулась, разжала бедра и сбросила с себя его руку; он же сидел, с трудом переводя дух, изо всех сил стараясь успокоиться. Застегнуть брюки не было никакой возможности, так как шофер обернулся, чтобы сказать, сколько они ему должны. Арман неуклюже выбрался из машины, прикрываясь висевшим на локте пальто. Расплачивался он одной рукой, а Доминика стояла на тротуаре, посмеиваясь над его неловкостью и радуясь победе.

Квартира была на втором этаже. Консьержка давно спала; Доминика сама включила свет, и они принялись подниматься по лестнице. Арман тяжело дышал, словно взбирался не по ступенькам, а по крутой горе. Обняв даму за талию, он с маниакальной настойчивостью пытался добраться до нежной кожи, но одежда мешала ему. Воспользовавшись его замешательством, Доминика просунула руку под складки пальто и дотронулась до обнаженной части тела. Арман резко вздрогнул, что вызвало довольный смешок Доминики.

— Я выиграла этот раунд, дружочек мой, — сказала она весело и крепко сжала пальцы. — Ты так близко подошел к краю, что мне надо было сделать пару движений, и ты бы обрушился вниз.

— Нет! — воскликнул Арман; лицо его покраснело от переживаемых эмоций.

— Конечно, да! — возмутилась она. Да тебя и сейчас легко довести до предела.

— Доминика… нет!

От воодушевленной успехом Доминики совершенно ускользнул смысл его восклицаний. Она подумала, что Арман отказывает ей в победе, на самом же деле он предупреждал о том, насколько она близка к истине. Стремясь предотвратить нежелательные неожиданности, Доминика крепко сжала вздыбленную плоть. Прежде они должны добраться до дому, где она удобно раскинется на постели и пожнет плоды трудов, начатых в такси. Однако очень скоро ей пришлось признать, что она не сумела правильно разобраться в ситуации. Они поднялись еще на три ступеньки и оказались на лестничной площадке, и тут возбуждение, терзавшее Армана, сделалось окончательно невыносимым, долее сдерживаться не было никакой возможности.

Он оторвал от себя руку Доминики и прежде, чем она успела догадаться о его намерениях, схватил за плечи и рывком повернул лицом к лестничному пролету. Толчок был такой силы, что на мгновение Доминика вообразила, что он рехнулся от страсти и собирается сбросить ее вниз.

— Быстрей, быстрей, — простонал он. — Помоги мне, дорогая!

Испуг помешал ей хорошо расслышать слова, а тем более уловить их смысл. Побуждаемый отчаянным нетерпением, Арман действовал слишком быстро и, возможно, несколько необычно, так что Доминика пребывала в полной растерянности. Потеряв равновесие, она качнулась вперед и, чтобы не упасть, судорожно ухватилась обеими руками за деревянные поручни, таким образом невольно приняв именно ту позу, которая лучше всего отвечала намерениям Армана.

Хрипло дыша, дрожащими руками он задрал черное пальто и легкое платье, а лиловые трусики приспустил.

— Нет! — протестующе воскликнула Доминика, сообразив наконец, что убивать ее не собираются, но помять одежду могут. — Это глупо, Арман! Двенадцать ступенек — и мы будем дома.

Он обнажил великолепные грушевидные выпуклости, тем самым воплотив в реальность мечту многих мужчин, танцевавших с Доминикои в клубе, но приласкать их уже не было времени, внутреннее напряжение гнало его дальше. Он прижался к обнаженным прелестям с такой силой, что опасения Доминики сверзиться вниз головой через перила приобрели некоторые основания. Каблук на одной туфле сломался, когда Арман круто развернул Доминику к перилам, она неуверенно балансировала, чувствуя боль в лодыжке. Когда она приподняла ногу, чтобы совсем избавиться от негодной туфли, Арман немедленно воспользовался возможностью и с силой раздвинул ее ноги.

— Это дурацкая затея! Оставь меня, я не хочу! — злилась Доминика, пытаясь взглянуть на него через плечо.

Одной рукой она крепко держалась за перила, а другой пыталась дотянуться до трусиков и вернуть их на прежнее место. Но было уже поздно, она была бессильна против настойчивого желания Армана: трусики болтались вокруг колен, ее драгоценное достояние находилось в руках насильника, который мог делать с ним все, что ему заблагорассудится, а нога Армана, вставленная наподобие клина между ее ног, мешала ей сомкнуть бедра.

У нее перехватило дыхание, когда его пальцы решительно раздвинули полные ягодицы, словно разломили сочный персик, и она почувствовала прикосновение трепещущей плоти. Она попыталась вырваться, но любовник крепко обнимал ее за талию, а другой рукой ласкал живот.

— Нет! — воскликнула она, когда Арман сильно и резко вонзился в нее. — Это глупо, — повторила она настойчиво, с обидой в голосе, — прекрати немедленно!

С точки зрения Доминики, эта неожиданная атака была, возможно, и глупой, и неуместной, но для Армана решался вопрос жизни и смерти. В такси блестящая выдумка Доминики использовать шелковый шарф довела его до неистовства, а когда она и на лестнице не оставила любовника в покое, переполнявшие его эмоции вырвались из-под контроля. Оказалось, что ему достаточно было погрузиться в ее горячие бархатистые глубины, чтобы все было кончено. Она еще протестовала, его пальцы еще раздвигали нежную плоть, когда он, не сделав ни единого движения, выплеснул свою страсть.

— Невероятно! — возмущенно воскликнула Доминика. Тело Армана сотрясали экстатические судороги.

— Я люблю тебя… я люблю тебя… — бормотал он в упоении.

Доминика любила чувственные игры, особенно с Арманом, равным ей по изобретательности в подобных развлечениях. И хотя первой и естественной реакцией на нападение были изумление и гнев, спустя совсем немного времени, когда бурный порыв утих, она уже не сердилась на него, забавляясь в душе тем эффектом, который произвела ее выходка с шелковым шарфом. Кроме того, стихийность и мощь взрыва не могли не произвести на нее впечатления. Ей было чем гордиться: далеко не каждая женщина была способна спровоцировать столь бурную реакцию у поклонника. И когда Арман погладил ее по обнаженному животу, ее собственное желание, временно подавленное гневом, вновь стало расти.

Электрический счетчик, установленный скупым домовладельцем с целью экономии денег, отключил свет автоматически, и лестница внезапно погрузилась во тьму. Тем лучше, подумала Доминика, по крайней мере никто из поздно возвращающихся домой соседей не увидит ее с болтающимся вокруг колен нижним бельем и Армана, прильнувшего к ее заду! Она слегка отодвинулась, чтобы освободиться от вонзенного в нее предмета, и, повернувшись, пылко прижалась к Арману.

— Доминика, ты потрясающа! — прошептал он благодарно.

Одной рукой она обвила его шею, заставив пригнуть голову, так чтобы она могла поцеловать его, а другой дотронулась до влажной плоти, давая понять, что простила его дерзость. Арман нащупал под платьем безупречной формы выпуклости и сжал их как бы в знак благоговения, подобно смиренному и счастливому верующему в святилище, жертвы которого были приятны божеству. Поцелуй Доминики стал более страстным, однако Арман не отвечал на него так, как ей хотелось бы; казалось, он собирается всю ночь простоять на лестнице в блаженном забытьи! Доминика же все сильнее и сильнее нуждалась в утешении, она хотела сбросить одежды и предаться любви со всей обстоятельностью.

— Я же говорила тебе, что на этот раз выиграла я, — проговорила она нежно и лукаво. — И совсем не обязательно было насиловать меня на лестнице, чтобы убедиться в моей победе. Ну, теперь-то ты успокоился и сможешь добраться до двери?

Но Доминика совершенно напрасно считала себя победительницей в сегодняшней игре. Разумеется, она не могла знать об истинном положении дел, но никогда бы Арман так не распалился, никогда бы столь внезапно не вышел из себя, если бы не маленький секрет, возникший между ним и Мадлен. Заигрывания Доминики в такси имели не большее значение, чем последняя волна на поверхности реки, которая во время наводнения заставляет поток выйти из берегов и затопить округу.

Дерзкий и абсолютно неожиданный прорыв Армана в темные глубины ее плоти и наступивший затем мгновенный пароксизм страсти отнюдь не являлись неоспоримыми доказательствами неотразимости ее чар, что бы ни думала сама Доминика. Исступление, подчинившее себе разум и чувства, на время вырвало Армана из реальности, и он позабыл, кого обнимает. В тот момент он вообразил, что изливает восторженный пыл в женщину, которую желал больше всех на свете, — в Мадлен.

Приступы полного безумия, подобно приключившемуся с Арманом, случаются редко, что, возможно, и к лучшему, если исходить из соображений общественного спокойствия. Немного позже, в постели, Арман вполне здраво воспринимал реальность и прекрасно сознавал, кто лежит рядом — а именно Доминика. Она и в самом деле была очаровательна. Лежа на спине, она нежно водила пальцами по спине любовника, а он влажным языком ласкал твердые соблазнительные бутоны на пышной груди. Лампа у кровати не горела, и, хотя шторы были не задернуты, в комнате было очень темно. Но Арману и не требовалось зажигать свет, чтобы с грустью удостовериться, что живот, который он целует, принадлежит не Мадлен и выпуклый влажный холмик, где резвятся его пальцы, тоже принадлежит не ей.

Рука, дотронувшаяся до его взволнованной плоти с фамильярностью старой доброй знакомой, была не той рукой, что на мгновение коснулась его в фойе «Акаций». Ах, если бы это было не так! Мечты о Мадлен так измучили его, что ему казалось, достаточно мимолетного прикосновения ее ладони, чтобы исступленная страсть вырвалась наружу.

— Какой он крепкий! — воскликнула Доминика, энергично поглаживая предмет своего восторга; Арман же не смог удержаться от легкого вздоха сожаления о том, что не Мадлен открывает ему свои объятия.

Разумеется, он был готов исполнить приятный долг по отношению к Доминике; да и кто бы отказался, оказавшись в одной постели со столь аппетитной женщиной? Он быстро наклонился над ней, прижался животом к ее животу, и она приняла его с редкостным радушием, как долгожданного гостя. Но пока тело совершало положенные движения, разгоряченная фантазия рисовала образ Мадлен. Арман невольно представлял ее на месте Доминики: это ее длинные ноги обхватили его, это ее пятки отбивают дробь наслаждения на его спине. Он убеждал себя, что грудь, придавленная его весом, — это грудь Мадлен и горячие губы, прильнувшие к его губам, — это рот Мадлен.

И когда наступил завершающий момент, он вообразил, что изливает страсть в мягкий живот Мадлен и что чудные восклицания и стоны блаженства исторгнуты из ее груди. Оторвавшись от Доминики, он лег рядом. Несмотря на всю полноту испытанного удовлетворения, он чувствовал некоторое разочарование. Виной тому, видимо, была живость его воображения.

— Это было очень хорошо, Арман, — промурлыкала довольная Доминика, словно котенок, который трется о ногу хозяина.

Ей и в голову не приходило, что мысли Армана могут быть заняты другой женщиной, что даже в самые сокровенные моменты близости он забывает о ней и предается мечтам о сопернице. Однако, сама того не ведая, Доминика сумела извлечь немалую выгоду из тайны, незримо витавшей над Арманом все время, пока он наслаждался ее роскошным телом. Не успела она прийти в себя после первого сближения, как Армана вновь потянуло к ней, горячие губы приникли к ее груди, пальцы затрепетали по бедрам. Сила воображения толкала его на выдающиеся подвиги этой ночью, а Доминика с благодарностью принимала знаки обманчивой, не ею вызванной страсти еще дважды, прежде чем ей было позволено уснуть.

Истомленная, насытившаяся, она крепко заснула. Но внезапно среди ночи она почувствовала, что ее против воли возвращают к бодрствованию — что-то шевелилось на ее животе. Она открыла глаза, в комнате было темно. Она лежала на спине с раздвинутыми ногами, одеяло было отброшено в сторону, полностью раскрыв обнаженное тело. Она протянула руку, чтобы сбросить с живота то, что потревожило ее сон, — и наткнулась на голову Армана. Низко склонившись к ее ногам, он ласкал языком ее тайник, впрочем уже хорошо ему известный.

— Что ты делаешь? — недоуменно проговорила она, ей не хотелось просыпаться.

— Хочу разбудить тебя, дорогая, — ответил Арман, на секунду оторвавшись от своего занятия.

— Нет, хватит, Арман, я слишком устала.

— Ну, еще разок, — пробормотал он. — Я не отниму у тебя много времени, Доминика.

— Не сейчас, — зевнула она и оттолкнула его голову, пытаясь прекратить домогательства. — Спи и оставь меня в покое.

— Я спал, но мне приснилось, что мы с тобой занимаемся любовью. На тебе была длинная белая атласная ночная рубашка с разрезом на животе. Я запустил туда руку и ласкал тебя. А когда я прижался к тебе во сне, то почувствовал огромное возбуждение.

— М-м-м… — простонала она, вновь засыпая, поскольку язык любовника больше не беспокоил самое чувствительное место ее тела.

Стоит ли уточнять, что Арман опять солгал Доминике. Снилась ему Мадлен, и это ее маленький животик он ласкал во сне через длинный разрез в белой рубашке. Несмотря на продолжительные и бурные наслаждения, которым они предавались с Доминикой до того, как оба уснули, сон его был необыкновенно ярок. Проснувшись, он обнаружил, что мечется по атласным простыням, пытаясь как-то избыть охватившее его желание. Когда колдовство сна рассеялось, Арман усмехнулся про себя, подумав, что, если бы он не проснулся вовремя, его тело само, без участия сознания, нашло бы выход возбуждению, испачкав при этом простыни.

Здравомыслящий Арман сделал попытку успокоиться; решив утешить своего неразумного слугу, он взял его в руку, но тот не желал смиряться, всем своим видом показывая, что утихомирится и позволит хозяину заснуть только тогда, когда в полной мере удовлетворят его нужды. Хотя Мадлен была вне досягаемости, рядом лежала обворожительная Доминика, правда пока ничего не подозревающая о возникшем затруднении. Разбудить ее означало по крайней мере нарваться на отказ, если не на более грубый отпор. Арман решил применить другую тактику: потихоньку откинуть одеяло и подготовить ее прежде, чем она поймет, что происходит.

То, что она проснулась и недвусмысленно пресекла домогательства, ничего не значило для мужчины, находившегося в том состоянии, в каком пребывал сейчас Арман. Он подождал, пока ровное, тихое дыхание не подсказало ему, что она снова уснула, и осторожно встал на четвереньки над ее обнаженным телом. Медленно — о, как медленно! — сантиметр за сантиметром опускал он чресла, пока выпрямленная желанием плоть не коснулась маленькой копны волос под ее животом. Он опустился еще немного и коснулся пухлых лепестков, увлажненных стараниями его языка. Доминика пошевелилась во сне и пробормотала что-то невразумительное.

С чрезвычайной осторожностью он подался вперед, расположив тело так, чтобы точно попасть в цель. Прикосновение к жаркой плоти спящей вызвало в нем нетерпеливую дрожь. Видимо, почувствовав это, Доминика вновь зашевелилась, что едва не привело к катастрофе. Арман увидел, как она начинает поворачиваться на бок, чтобы избавиться от того, что тревожило ее сон. В тот же момент Арман нырнул в бархатистые глубины и, по-прежнему балансируя на руках и коленях, так, чтобы никакая иная часть тела не касалась Доминики, пустил коня во весь опор.

— Ум-ф! — забеспокоилась Доминика, просыпаясь. — Что?

Но дело было уже сделано, Арман выплеснул свою страсть, и прежде чем она окончательно проснулась и поняла, какие ощущения лишили ее сна, он уже закончил бег и, отпрянув, лежал рядом; лишь легкая приятная дрожь напоминала о пережитом наслаждении.

— Арман, — позвала Доминика, тряся его за плечо, — мне приснился такой странный сон. Что ты делал со мной?

— Ну, ну, — он обнял ее, стараясь успокоить, — все в порядке. Спи, дорогая!

Вскоре дрожь унялась, и Арман заснул, прижимая к себе Доминику. Но даже после украденного ночного блаженства он не смог проспать долго. Он очнулся на рассвете, возбужденный близостью теплого нежного тела. Несколько секунд спустя хорошо отдохнувшая и более восприимчивая Доминика пробудилась с приятным ощущением, что кто-то ласкает ее грушевидные выпуклости. Она лежала на боку, высоко поджав колени, и не пыталась защитить себя от посягательств. В полудреме она не сознавала да и не заботилась о том, чтобы знать, кто именно доставляет ей столь восхитительное удовольствие.

Она лежала неподвижно, в полусне наслаждаясь тем, что с ней делали, и через некоторое время почувствовала, как чуткие пальцы с невообразимой нежностью дотронулись до трепещущих лепестков между бедер. Легкий вздох сорвался с ее губ, когда те же пальцы коснулись глубоко спрятанного розового бутона и убедились в его влажной готовности. В следующий момент из-под ее бедра поднялась рука и раздвинула ее плоть для чего-то более толстого и длинного, чем пальцы, и это — что-то медленно проникло в нее.

— Как хорошо, — прошептала она, когда ее обняли и принялись играть с мягкой пышной грудью.

К этому моменту Доминика проснулась настолько, чтобы припомнить, что сегодня у нее ночует Арман, и придвинулась поближе, помогая ему. Кончик влажного языка ласкал ее ухо, пока Арман совершал положенные движения, прильнув к великолепной спине, и они вместе пришли к блаженному завершению. Доминика так и не открыла глаз во время этого небольшого эпизода ранним утром. Она лежала безвольно, трепеща от чудных ощущений. Как только возбуждение угасло, она тут же вновь уснула, даже раньше, чем Арман оставил ее.

Если бы Доминика могла знать, о чем думает Арман, лаская ее, если бы догадалась, что, прикрыв глаза, он воображает, что обнимает Мадлен, то, вне всякого сомнения, пришла бы в ярость. Она бы раскричалась и выгнала его, не дав одеться, спустила бы с лестницы и швырнула бы ему сверху, через перила, его изысканные тряпки. Но к своему счастью, она ни на секунду не заподозрила любовника в измене.

Доминика проспала крепко и спокойно до полудня; светлые волосы разметались по лбу, полная грудь с малиновым соском высунулась наружу, потому что покрывало было скомкано, а ночные рубашки она презирала. Проснувшись, она с удивлением обнаружила, что Армана нет рядом в теплой постели. Прежде, оставаясь у нее на ночь, он обычно дожидался ее пробуждения, целовал и желал доброго утра. Она позвонила горничной; та принесла утренний кофе и рассказала, что видела Армана, тихонько ускользнувшего из дома в восемь утра! Поведение Армана показалось Доминике весьма странным. Горничная поставила поднос на покрывало и занялась уборкой комнаты, подбирая разбросанную одежду — короткое оранжевое вечернее платье, шелковые чулки и скомканные лиловые трусики, валявшиеся на ковре; не иначе как хозяйка раздевалась впопыхах.

Удобно устроившись на подушках, Доминика потягивала кофе. Свободная рука покоилась на обнаженном теле под покрывалом, вызывая сладостные воспоминания о прошлой ночи и раннем утре.

«Интересно, почему это Арман так рано проснулся и ушел, — думала она. — Всю ночь он не мог оторваться от меня. Мне даже кажется, что он взял меня спящей, если это только был не сон. Он в меня влюбился, вот в чем дело».