"Владимир Савченко. Час таланта" - читать интересную книгу автора

От уютного гудения и журчания возникла дрема. Но сидеть без дела стало
неловко. Передерий тряхнул головой, встал. Чем бы заняться? Взгляд упал на
выброшенную в мусорную корзину трубку. Юрию Ивановичу пришло в голову, что
он никогда еще не видел разряд в трубке без люминофорного покрытия. Глянуть,
что ли? Да что там обычный газовый разряд, как в тиратроне. Однако добыл
трубку из корзины, вставил в зажим, дал ток. Свечение в голой части было,
как он и ожидал, сизо-красным. Ясно. Что бы еще с ней сделать? Все равно
выбрасывать.
Инженер решил развлечься: быстро закрутил штурвал магнитного
ограничителя в сторону больших токов до отказа. Дроссель взревел. От броска
тока многожильный медный кабель шевельнулся, как потревоженный удав.
Трепетное красно-синее сияние в трубке перешло в белое, стянулось в
ослепительную, как сварочная дуга, линию... и в тот же миг затрещал,
разбрасывая длинные искры, левый зажим, хлопнуло перегрузочное реле на щите,
погасли индикаторные лампочки приборов. Свечение в трубке расплылось,
перешло опять в сизо-красное и исчезло.
Несколько секунд Передерию казалось, что в комнате темно, а за окном
серый полумрак. В воспаленных зрачках плавал, будто прочерченный карандашом,
черный жгут. "Ух, вот это я дал точок! Реле срабатывает при ста амперах,
ого!" Он взялся за трубку, но отдернул ладонь обжегся. "Могла и лопнуть,
доигрался бы". Юрий Иванович натянул на ладонь рукав халата, взял так
трубку, вынул из зажимов, вернул в корзину. Подгоревший контакт пришлось
зачистить шкуркой. "Хватит исканий, займемся наукой", вздохнул Передерий,
установил реле в рабочее положение.
Неся охапку свежих трубок, вернулась Зося возбужденная, со следами
улыбки на зарумянившихся щеках. "Так и есть, отметил инженер. Кто же это там
такой проворный?"
С этой партией управились к обеденному перерыву.
Григорий Иванович Кнышко сорокалетний видный мужчина, в каждой черте
тела и лица которого, даже в завитках темной шевелюры, чувствовалось
полнокровное здоровье и сила, проснулся в это утро, как и в предыдущие, с
надоедливой мыслью: бросать надо это дело.
Дело Кнышко последние десять лет состояло в том, что он был городской
скульптор. Ваятель. Именно его работы гипсовые и цементные (на железной
арматуре), плохо побеленные скульптуры: спортсмены, воины, пионеры-горнисты
в призывных позах, Иваны-царевичи с лягушками-квакушками, пудели в
иронических завитках, гуси, они же лебеди, и тому подобное оскверняли парк,
бульвар, детские площадки и другие культурные места Таращанска. У некоторых
скульптур, преимущественно совсем нечеловеческих, горожане во хмелю
регулярно отбивали морды, лапы и иные выступающие места. Григория это мало
трогало: реставрировать все равно пригласят его. Другого скульптора в городе
нет, а двое коллег Кнышко по изобразительному искусству, художник Иван
Арефьич, оформлявший празднества, и его отец Арефий Петрович, малевавший
киноафиши, в смысле ваяния были неконкурентоспособны.
Жилось Григорию в общем неплохо: от трудов праведных у него получился
домик на Уютной улице со двором, садом и сараем-ателье, покрытым парниковыми
рамами. Здесь он обитал с женой Тамарой. Детей у них не было: Тамара
оказалась резус-отрицательной и опасалась беременеть. Коллеги Иван Арефьич с
Арефием Петровичем находили в его работах блестки таланта; Кнышко против
этого не спорил и, в свою очередь, указывал на талантливость их работ. Но