"Михаил Валерьевич Савеличев. Червь времени (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

воскресного огородничества, да экранных вечеров в обществе говорящих голов,
стучащих вязальных спиц и наскучивших непонятных книг.
Весна, конечно, интереснее, как интересен сам процесс изживания жизни,
когда ты точно знаешь, что тебе когда-нибудь стукнет лет тридцать-девяносто,
что промерзшие черные деревья распустятся новой ярко-зеленой листвой, за
школой наступит пора университетов, а на улице с каждым днем будет все
теплее и суше.
Это подъем, взгроможденный перед тобой фактом собственного
существования, ты словно альпинист, включенный в бесконечную связку бредущих
к вершине людей, опутанный, прикованный к ним тысячью веревок и карабинов, и
как бы ты не старался оттуда вырваться, остановиться, сесть на каменистый
склон и, жуя травинку, просто посмотреть на безумие со стороны, все равно
ничего бы не получилось, потому что рядом с тобой бредет самый безжалостный
надсмотрщик - Время, подгоняющий тебя черной плеткой страха смерти и
забвения.
Господи, какие мы все наивные - идем по рассыпающемуся от тяжести тел и
накатывающего сверху жара, изъеденному солнцем и водой льду, вперед, через
грязь, лужи, отвратную кашу прошлогодней листвы к лелеемому отпуску или
каникулам, и считаем, что это и есть жизнь, что уж теперь-то нас ждут
исключительно цветение, бодрость, купание в реках. А хитрое Время сменяет
кнут на большущий пряник, и вот мы уже на вершине, спуск с которой отныне
есть личное дело каждого.
Поэтому осень честнее и свободнее. Она никуда не заставляет ползти,
карабкаться, никого не подгоняет и не вздыбливает новых вершин. В ней есть и
лето, те самые деньки, когда набранная скорость жаркого движения августа
выносит из условных календарных рамок солнечные деньки и зелень, но потом
инерция затухает, ей на смену приходит тепло разложения, где уже нет места
изумрудному и бирюзовому, запахам травы и асфальта, а только растекаются по
влажному листу непогоды акварельные оттенки от желтого до красного, а
глубокая и холодная синева венчает ледяную свежесть утра и дым костров.
Есть в осеннем ландшафте уголки зимы, сыплющей в самом конце ноября
мокрым снегом на черную землю с редкими волосками увядшей травы; белыми
паутинами мерзлых луж; последними мокрыми и страшными в своей окончательной
смерти листьями; плотными и тяжелыми от воды снеговиками, грязными,
унылыми - преждевременные и незаконные плоды породившей их осени. Но на этой
линии от горной вершины до ее подошвы порой верх берет нежданная весна с
дождями и оттепелью, сильным ветром и белоснежными кучевыми облаками, но
только лишь для того, чтобы оттенить гордое умирание, холод, истощение и
приходящую вслед за расточительным богатством голодную свободу.
За все это время прошли сентябрь и часть октября, если календарные
вешки еще имеют какое-то значение. Тепло бабьего лета осталось в
невообразимой дали, и он теперь в полной мере наслаждался всеобщим
угасанием, тоскливыми ливнями, растущей ночью и лужами. Но осень не
приедалась, ее хотелось все больше и больше, чтобы дождь моросил постоянно,
именно моросил - уныло, безысходно, раздражающе, повисая на лице и шапке,
проникая какими-то путями под анарак, делая влажной рубашку, тихо и
усыпляюще стуча в окна.
Он сидел на зеленом макете броневика с полосы препятствий, что за
плацем, обозревал расчерченную уже почти смывшейся белой краской ровную
асфальтовую площадь для редких парадов и отработки строевых упражнений,