"Марина Саввиных. Эпитафия (этюды о женской непоследовательности)" - читать интересную книгу автора

Иногда Аля приходила к Учителю в гости. Преисполненная чувства собственного
достоинства, она весьма смело разглядывала его лицо и одежду.
Подсознательная память будила в ней смутное желание, смысла которого она до
поры до времени не понимала. Но однажды, когда Учитель наклонился, чтобы
поднять с ковра упавшие листочки ее сочинения, Аля увидела у него на шее
необычный красноватый шрам... будто бы совсем свежий... следы маленьких
зубов вокруг бледно-лилового пятнышка, подобного тому, что оставляет на
нежной коже страстный поцелуй.

О! Какое воспоминание! Какое яркое, сильное и родное! Какая отчаянная
жажда!

Бедная девочка, сколько могла, противилась наваждению, но много ли сил у
ребенка?!

В один прекрасный вечер Аля забралась к Учителю на колени и, обняв его за
шею, положила шелковистую головку ему на плечо. Гагарин растаял. Он стал
тихонько качать Алю, как несмышленыша-грудничка, шептать в перламутровое
ушко глуповатые учительские стишки, гладить широкой ладонью хрупкие
плечики. Он даже не заметил сначала, как девочка вонзила в него остренькие,
почти кошачьи, зубки. А когда заметил... Господи прости! несуществующей
кровью несуществующего человека

восстановилось - таки вполне реальное триединство: Горин, Гагарин и Аля.
Такая вот диалектика!

Между Гагариным и Алей возникла странная мистическая общность, о которой
никому нельзя было рассказывать и в которой оба черпали утоление
необъяснимой человеческим языком нужды.

" Ну что ж... - говорил себе Горин, наблюдая,- видимо, так надо! В этом
есть лирическое напряжение, без которого произведение было бы слишком
пресным".

Аля меж тем росла. Кровь Учителя явно шла ей на пользу. Это было гордое
сильное существо, с разумом, трезвым и ярким. Ей уже исполнилось
тринадцать, и мир собственных желаний представлялся ей предметом, достойным
изображения. Правда, Гагарин временами бывал ошеломлен трагическими
отсветами, скользившими по причудливым деталям ее сочинений. Але как будто
доставляло удовольствие прикасаться к ранам, повторявшим своими рваными
краями незаживающую язву на его собственном теле.

Но тревога уходила, уплывала горечь, когда в минуты взаимного упоения Аля
лежала в его объятиях, постепенно насыщаясь и урча при этом, как котенок.
Гагарин впадал тогда в экстаз, грезил наяву - кормление прекрасно
тренированного зверенка приобретало вид сладостного запретного соития,
длящегося целую вечность и никогда не достигающего кульминационной точки...
Гагарин даже слегка стискивал руки вокруг теплого гибкого тельца. Но, сытая
и счастливая, Аля соскальзывала с его колен и начинала болтать и резвиться,
словно бескрылая эльфа на ветке цветущей яблони.