"Елена Сазанович. Циркачка (повесть)" - читать интересную книгу автора

все чаще предпочитал своим выдумкам кружку пива в ресторане. Любил сидеть
там с набитым ртом и нудеть о каких-то бесконечных дорогах, которых не
бывает. А мы и не настаивали. В конце концов, может быть, те дураки были и
правы. Вряд ли у кого появится желание без конца спотыкаться на дороге. И со
страхом ждать, когда полетишь вниз головой. Мы дружно чокаемся кружками с
пеной. И Влад, мой второй товарищ, уже успевший порядком надраться до моего
прихода, непременно проливает пиво на свои широкие пожеванные штаны.
- Собака! - ругается он. И мы никогда не знаем, и кому обращено такое
вполне приличное ругательство. А он дрожащей ладонью тщательно трет свое
пятно. И оно еще больше чернеет и расплывается. Влад безнадежно машет рукой
и хохочет пьяным смехом, своими ровными, но уже далеко не белыми зубами, на
которых неизбежно отразились его пагубные наклонности. Он хохочет своей
далеко не голивудской улыбкой. Он доволен собой. Он по-прежнему не может
смириться со временем, со своим поражением, со своею судьбой, и в его
уверенности, мне вновь видится красавец Влад с его греческим профилем. И я в
который раз понимаю, почему он так безумно нравился женщинам. Когда он в
своих неизменно широких пожеванных штанах. С непременной сигаретой в
голливудских зубах. И кепкой, небрежно сдвинутой на затылок. Появлялся не
телеэкране. С обязательным репортажем о трагедий нашей бранной жизни.
Женщины, я уверен, не отрывали от него свой жадный взгляд. Наплевав на всех
своих мужей и любовников, вместе взятых. Он всегда играл под Маяковского. Но
очень тонко. Очень изящно.
Очень умело. И женщины, наверняка, не особо вникали в его печалъно
философские монологи о нашей трагичной жизни. У них на уме было явно другое.
И Влад это другое никогда не отрицал. Напротив, он благодарно принимал
любовь, и никогда не любил. И в этом была его личная трагедия, до которой
нашей печальной жизни не было никакого дела.
Влад пьяно подмигивает мне развязано разваливается в кресле забросив
ногу за ногу. Не вынимая из своих пожелтевших голливудские зубов сигарету.
Но его черные круги под глазами. Его дрожащие руки. Его скука в глубоких
морщинках у губ. Его потрепанный вид и усталость не ускользают от моих глаз.
Все это он заслуженно заработал. Но уже не в бессонных ночах, проведенных
наедине с бумагой. И пером или наедине с женщиной. А скорее всего - наедине
с рюмкой, которую он судорожно сжимает в своих дрожащих руках. Впрочем, я не
заостряю на этом внимания. Мне кажется, я давно устал от его нервных жестов,
его слишком подвижной мимики. От его нетерпения жить...
Нам давно уже не о чем говорить. И мы молча смотрим на свою престарелую
подружку Вику.
- Лю-ю-ю-бовь... - низкий голос певички разрывает хрупкие стены
ресторанчика. - Лю-ю-ю-бовь... Где ты, любовь?...
Боже, как пошло. Боже, как скучно. Но я старательно улыбаюсь Вике. И
всем своим видом показываю, что меня до глубины души трогает эта песня. Мне
так не хочется обижать нашу старинную подружку. А она, выплеснув все свои
чувства наружу, которых у нее, по-моему давно на осталось. Развязно
покачивая крупными бедрами, направляется к нам.
- Вика - наперебой кричим мы. - Как ты сегодня прекрасно выглядишь,
Вика!
Вика знает, что мы в который раз бесстыдно лжем. Но ей наша ложь в
которой раз приятна. Она закуривает и по привычке поводит оголенными
плечами.