"Иван Щеголихин. Лишними не будут " - читать интересную книгу автора

нарезанной велосипедной камеры. Сотни и полусотни, двадцатипятирублевые и
десятки. Меньшей стоимости пачек не было. Протерев крашеный пол платком, он
начал складывать эти пачки на пол, как кладут каменщики кирпич на кирпич.
Насчитав ровно двадцать пять тысяч и сказав себе: "Двести пятьдесят тысяч
старыми, четверть миллиона", - он поднялся, взял с полки плоский цинковый
ящик и сложил туда пачки денег. Сегодня он спрячет ящик в другой тайник. И
никто никогда, кроме Решетова, не найдет эти двадцать пять тысяч...
Снова сел на шину. Пересчитал оставшиеся деньги - тысяча восемьсот.
Подумал, помедлил - и сложил эту сумму обратно в сейф. Сгреб пятерней
бумажки и ссыпал их туда же.
Это были не простые бумажки. Это были счета. Из ресторанов Москвы,
Ленинграда, Свердловска, из магазинов тех же городов, где он побывал в
командировках, из ГУМа, ЦУМа, комиссионных и ювелирных. Особенные счета -
неоплаченные. Скромно пообедав в ресторане, он просил официантку: "Будьте
любезны, прикиньте, во что обойдется для меня стол, если завтра мы у вас
пообедаем". На шесть персон, на десять, на двадцать пять. День рождения,
встреча старых друзей, свадьба или защита диссертации. Он смотрел в меню и,
загораясь от вожделения, громко перечислял: "Икра паюсная, севрюга заливная,
отварная, цыплята-табака, филе по-суворовски. Коньяк "Двин", "Арарат",
"КВВК" и прочее, и прочее. Официантка считала тоже не без интереса (магия
больших чисел), подавала чек, он благодарил, тщательно сворачивал чек и
совал в записную книжку. В мебельном он выписывал чек на арабский гостиный
гарнитур - три тысячи двести - и ехал домой "за деньгами". В комиссионном
выписывал каракулевую шубу за тысячу восемьсот и опять - домой, ибо кто же
такую сумму носит с собой. В ЦУМе - телевизор с цветным изображением за
тысячу двести. А чеки складывал, складывал...
Для чего? Во имя чего? Сначала - просто так. От необъяснимой
потребности, жажды самоутверждения - вот что я могу, вот в чем моя сила. Но
постепенно это ощущение как бы раздвоилось. Если раньше пустые чеки он
держал для себя одного, то теперь... Он не мог сказать себе, для кого
теперь, не осмелился бы сказать. Для них, одним словом, для тех, которые
там, в предрассудках. Он все делает, чтобы они не пришли сюда никогда, но
они могут прийти, придут. Возьмут счета, пересчитают. И успокоятся.
Он посмотрел на часы - без четверти десять. Ровно час он просидел
здесь, а показалось, будто совсем немного, минут пять. Подцепил сейф
крючьями, опустил в тайник, прикрыл бетонной плитой. Тщательно вдвинул
поднятые доски пола. Поставил на место тумбочку и заполнил ее прежним
грузом - гирей, аккумуляторами, диском с мелочью. Запер тумбочку на ключ.
Ровно в десять он подъехал к гостинице "Туркестан" возле Зеленого
рынка.

35

Как и условились, Насыров встретил Решетова возле гостиницы. Пожали
руки, внешне оба спокойные, хотя Решетов ждал, что Насыров сразу же
набросится на него с упреками и обвинениями. Чтобы не торчать в подъезде,
сели в машину Решетова.
- Люди бывают разные, -заговорил Насыров. - Большие, маленькие, рыжие,
черные, а имя бывает одно.
Решетов вопросительно на него посмотрел - дальше что?