"Татьяна Щепкина-Куперник. Дни моей жизни " - читать интересную книгу автора

мной всегда на "вы"; не возвышая голоса и не шлепая линейкой по рукам, одним
выражением глаз умела дать мне понять, если была мною недовольна. Я с ней
тоже была сдержанна, но, например, когда я играла у Урусовых с Сашей и его
товарищем Мишей вечером и вдруг получала от нее присланную с няней
записочку: "Танюша, я одна, не придете ли домой чай пить?" - то я вспыхивала
от удовольствия, бросала в самом разгаре увлекательную игру в "индейцев",
вылезала из-под стола, изображавшего вигвам, где я в качестве сквау готовила
им на обед убитого ими тигра, и сломя голову бежала через двор домой, гордая
этим приглашением. И ласкаться я к ней не ласкалась, но, бывало, когда она
уходила, я потихоньку шла в переднюю и там целовала оставленное ею боа или
муфту, от которых пахло ее духами, - и маленькое мое сердце переполнялось
нежностью, искавшей возможности вылиться.

Я думаю, если б Нина оставалась со мной, она бы для меня много сделала,
это было то влияние, которого мне недоставало. Так или иначе, эта "не
любившая детей" девушка надолго оставалась мне примером и указанием, и без
нее я часто говорила себе: "Этого Нина не любит", - и останавливалась перед
каким-нибудь поступком. Но она недолго пробыла у нас. К концу второго года
она все чаще стала куда-то уходить, возвращалась раскрасневшаяся, с особенно
сиявшими глазами. Все чаще запиралась с мамой, очень любившей ее, и о чем-то
они шептались, недоступном мне. Как-то раз она особенно крепко поцеловала
меня - и ушла, из нашего дома и из моей жизни... А мама сказала мне, что я
должна не плакать, а радоваться, потому что Нина выходит замуж за чудесного
человека, профессора, которого она очень любит... И долго я этого
прекрасного профессора ненавидела всей душой.

Как-то, уже девушкой лет восемнадцати, я узнала от общих знакомых
случайно ее адрес, и меня потянуло написать ей. Я получила от нее несколько
умных, милых писем и убедилась, как много любви было в ее нелюбви. Потом все
оборвалось... и вдруг я получила письмо от ее мужа, этого чужого мне
профессора, в котором он просил позволения повидаться со мной, так как он
переехал в Москву и узнал, что я здесь. Он писал: "Мне хотелось бы увидеть
ту Танюшу, которую так любила моя Нина". Эта фраза дурным предчувствием
сжала мне сердце: почему прошлое время? И действительно, когда профессор С.
приехал ко мне, я узнала, что бедная Ниночка скончалась от чахотки, оставив
ему четверых детей. Я подружилась с профессором, правда, прекрасным
человеком, и часто навещала его печальный дом, где он жил со своими
цыплятками: старшая, восьмилетняя Олечка, названная так в честь моей матери,
кроткое и разумное дитя, как настоящая маленькая мамочка, трогательно
ухаживала за своими сестренками и братцем, который так привык быть среди
девочек, что и о себе говорил в женском роде: "Воля пришла, Воля скушала..."

Из Москвы профессор переехал в Ревель, где получил кафедру, и я надолго
потеряла его из виду. Уже лет двадцать спустя, в Петербурге, ко мне приехал,
весь белый, профессор С. и привез мне свою младшую дочку, - и я узнала
темные глаза и стройную фигурку ее матери, и особенно ярко мне вспомнилась
девушка, встретившаяся на пути одинокого ребенка и давшая ему на короткое
время аромат своей тонкой и ценной души...

* * *