"Татьяна Щепкина-Куперник. Дни моей жизни " - читать интересную книгу автора

- Ну-к вот и не было...

- Ну же, няня!

(Зевок.)

- Ну-к вот, баба взялась рубить капусту... Возьми да отруби себе
мизинчик, да и брось его в кувшинчик... Вдруг из кувшинчика кто-то пищит:
"Мама, а мама!" - "Ты кто такой?" - "А я твой сынок, Мальчик-Кувшинчик".
(Пауза.)

- Ну, няня... а дальше что?

- Вот уж и забыла!..

И так никогда и не пошла наша сказка дальше. (Между прочим, только лет
пять тому назад одна милая женщина рассказала мне ее конец.) А мое
воображение начинало работать: я мысленно представляла себе, какой был этот
мальчик, как он вырос, какие с ним были приключения, - и в результате
Мальчик-Кувшинчик был первым героем, разбудившим мою фантазию!

Читать я научилась четырех лет, самоучкой, главным образом по вывескам,
которые мне читала наша кухарка, да по газете "Голос", где я по одной букве
выспрашивала у взрослых. На меня мало обращали внимания: все привыкли к
тому, что я обыкновенно сижу в кресле, закрытая от людских взоров газетой,
бывшей больше меня, а на вопрос: "Что ты, душенька, делаешь?" - отвечала:
"Читаю". Все думали, что это игра. Но раз кому-то пришло в голову продолжить
вопрос: "А ну-ка, душенька, почитай мне!" И к общему изумлению, душенька
начала читать передовицу из "Голоса". Мама испугалась от неожиданности, а
докторша нашла, что это слишком рано, и от меня отобрали все книги.

С этого времени я начинаю лучше себя помнить. Я страшно скучала без
книг и за неимением других таскала учебники у жившего у нас студента-путейца
и потихоньку читала их. Разумеется, я ничего не понимала, но захватывающим
был самый процесс чтения. Помню заглавие одной книги - и, конечно, кроме
заглавия ничего не помню: "Гипотезы Кекуле". Я произносила это с ударением
на третьем слоге, и "Гипотезы Кекуле" представлялись мне маленькими
прыгающими существами, крошечными кикиморами из моего сказочного мира. Думал
ли почтенный химик, что его научные гипотезы примут такую странную форму?

Через год мне позволили читать, начали понемногу и учить писать - и тут
только жизнь приобрела для меня несомненный смысл, которого я раньше не
понимала. Оторвать меня от книжки было очень трудно. Да и играть мне, в
сущности, было не с кем. Знакомых детей у меня было мало. Приводили ко мне
маленькую девочку - дочь соседки: она садилась в угол, забирала все мои
игрушки, прикрывала их юбочкой и, сверкая глазенками, шипящим шепотом
твердила: "Мое! Мое!" Я с тоской смотрела на нее и рада была, когда ее
уводили и игрушки возвращались на прежнее место.