IПомрачненье июльских бульваров, когда, точно деньги во сне,пропадают из глаз, возмущенно шурша, миллиарды,и, как сдача, звезда дребезжит, серебрясь в желтизнене от мира сего замусоленной ласточкой карты.Вечер липнет к лопаткам, грызя на ходу козинак,сокращает красавиц до профилей в ихних камеях;от великой любви остается лишь равенства знаккостенеть в перекладинах голых садовых скамеек.И ночной аквилон, рыхлой мышцы ища волокно,как возможную жизнь, теребит взбаламученный гарус,разодрав каковой, от земли отплывает фонов самодельную бурю, подняв полированный парус.
IIГорода знают правду о памяти, об огромности лестниц в так наз.разоренном гнезде, о победах прямой над отрезком.Ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас,воскресавших со скоростью, набранной к ночи курьерским.И всегда за спиной, как отбросив костяшки, рукато ли машет вослед, в направленьи растраченных денег,то ли вслух громоздит зашвырнувшую вас в облакаиз-под пальцев аккордом бренчащую сумму ступенек.Но чем ближе к звезде, тем все меньше перил; у квартир -вид неправильных туч, зараженных квадратностью, тюлем,и версте, чью спираль граммофон до конца раскрутил,лучше броситься под ноги взапуски замершим стульям.IIIРазрастаясь как мысль облаков о себе в синеве,время жизни, стремясь отделиться от времени смерти,обращается к звуку, к его серебру в соловье,центробежной иглой разгоняя масштаб круговерти.Так творятся миры, ибо радиус, подвиги чьив захолустных садах созерцаемы выцветшей осью,руку бросившем пальцем на слух подбирает ключик бытию вне себя, в просторечьи – к его безголосью.Так лучи подбирают пространство; так пальцы слепцанеспособны отдернуть себя, слыша крик «Осторожней!»Освещенная вещь обрастает чертами лица.Чем пластинка черней, тем ее доиграть невозможней.lt;1987gt;