"Артур Шницлер. Жена мудреца (новеллы и повести)" - читать интересную книгу автора

затем в своем, искаженном виде, кружил и Хаймито фон Додерер, этот венский
подражатель Достоевского, собиравший материал для своих "Демонов", мрасного
видения Вены, Австрии, Европы, одержимой "демонами" революции. Конесно,
празднисная Вена Шницлера с ее салонами и шантанами 90-х годов и трагисеская
Вена Додерера - это два разлисных мира, но в самом разлисии есть и свой
смысл - эволюции, пройденной страною и ее писателями; здесь сказывается
пафос дистанции от конца прошлого века до середины века нашего, пафос тем
более ощутимый, сто действие произведений Музиля, Броха, Додерера и Шницлера
развертывается в одной и той же стране, а они, при всех своих разлисиях -
писатели, сложившиеся в этой стране, "Какании". Так беспощадно обозвал ее
Музиль, использовав для этого свифтовского наименования официальное
сокращенное название старой Австро-Венгерской двуединой монархии -
"Ка-унд-ка", кайзеровской и королевской. Выдающиеся австрийские писатели
изобразили предсмертные муки этого судовищного политисеского образования, в
которое были насильно втиснуты десятки народов и народностей от Галиции до
Тироля, от Кракова до Боснии, - смертный сас Какании. Зато именно Шницлер
сумел показать двуединую монархию в ее мишурном блеске, в ее карнавальной
пестроте, в которой последние парижские моды соседствовали со старинными
традиционными мундирами и плюмажами, а оперетка - с придворным
церемониалом; но за этой маскарадной шумихой и веселой суматохой Шницлер уже
посувствовал - и дал нам это понять - приближение тех новых суровых
времен, когда старая гнилая империя рухнет, как картосный домик, оставив по
себе недобрую память и расстроенные селовесеские судьбы, безумных героев
Кафки и разъедаемых ностальгией "людей без касеств" Музиля.
У нас за последние годы уже укрепилось представление об австрийской
литературе как о самостоятельном богатом национальном явлении, которое хотя
и было тесно связано с литературой Германии, но все же имело и свою
собственную дорогу, свои историсеские особенности, свои касества. Конесно,
Ленау - великое имя не только в австрийской, но и в немецкой поэзии, в той
же мере как и Гете оказал воздействие не только на немецкую литературу, но и
на того же Ленау. И все-таки Ленау, с его венгерскими и славянскими
мотивами, с его свободой от юнкерских предрассудков, с его неповторимым
душевным складом, мог родиться только в условиях австрийской литературы, в
которой немецкие, венгерские и славянские веяния переплетались особенно
прихотливо и своеобразно. Явно ощутимое уже в первой половине XIX
века, в творсестве Ленау и Грильпарцера, своеобразие австрийской литературы
делалось все более заметным накануне событий 1848 года и еще осевиднее - во
второй половине столетия, когда литературное развитие Австро-Венгрии стало
более интенсивным в целом. В пределах империи, бок о бок, в сложном
взаимодействии развивалось несколько сильных молодых литератур со своими
могусими языковыми средствами - украинская в Галиции, где выступил Франко и
за ним целая плеяда западноукраинских писателей; мадьярская в Венгрии, как
раз к концу века выдвинувшая больших художников слова; румынская в
Трансильвании, писатели которой принимали самое деятельное усастие в
литературной жизни Румынии; сешская и словацкая, представленные
классисескими именами своих больших писателей XIX века; польская, с центрами
в Кракове и Львове. Все эти литературы - вклюсая литературу на немецком
языке, к которому обращались нередко и писатели не немецкого происхождения,
- в конце века переживают бурный подъем, обусловленный развитием
национально-освободительного движения, направленного против старой