"Вальтер Скотт. Смерть лорда Байрона" - читать интересную книгу автора

порожденной экономическими бедствиями и используемой недовольными в своих
целях. Те же чувства выражены и в его поэзии:

Довольно демагогов без меня:
Я никогда не потакал народу,
Когда, вчерашних идолов кляня,
На новых он выдумывает моду.
Я варварство сегодняшнего дня
Не воспою временщику в угоду,
Мне хочется увидеть поскорей
Свободный мир - без черни и царей.

Но, к партиям отнюдь не примыкая,
Любую я рискую оскорбить... {*}
{* Перевод Т. Гнедич.}

Но мы вовсе не выступаем здесь защитниками Байрона, - _теперь_ он -
увы! - в этом не нуждается. _Теперь_ его великие достоинства получат
всеобщее признание, а заблуждения - мы в это твердо верим - никто и не
вспомянет в его эпитафии. Зато все вспомнят, какую роль в британской
литературе он играл на протяжении почти шестнадцати лет, начиная с первой
публикации "Чайлд-Гарольда". Он никогда не отдыхал под сенью своих лавров,
никогда не жил за счет своей репутации и пренебрегал тем "обихаживанием"
себя, теми мелочными предосторожностями, которые второразрядные сочинители
называют "бережным отношением к собственной славе". Байрон предоставлял
своей славе самой заботиться о себе. Он не сходил с турнирной арены, его щит
не ржавел в бездействии. И хотя его высокая репутация только увеличивала
трудность борьбы, поскольку он не мог создать ничего - пусть самого
гениального, - что превзошло бы всеобщую оценку его гения, все же он снова
бросался в благородный поединок и всегда выходил из него достойно, почти
всегда победителем. В разнообразии тем подобный самому Шекспиру (с этим
согласятся люди, читавшие его "Дон-Жуана"), он охватывал все стороны
человеческой жизни, заставлял звучать струны божественной арфы, извлекал из
нее и нежнейшие звуки и мощные, потрясающие сердца аккорды. Едва ли найдется
такая страсть или такая ситуация, которая ускользнула бы от его пера. Его
можно было бы нарисовать, подобно Гаррику, между Рыдающей и Смеющейся
музами, хотя, конечно, самые могучие порывы он посвящал Мельпомене. Гений
его был столь же плодовитым, сколь и многосторонним. Величайшая творческая
расточительность не истощала его сил, а скорее оживляла их. Ни
"Чайлд-Гарольд", ни прекрасные ранние поэмы Байрона не содержат поэтических
отрывков более восхитительных, чем те, какие разбросаны в песнях "Дон Жуана"
- посреди стихов, которые автор роняет как бы невзначай, наподобие дерева,
отдающего ветру свои листья. Увы, это благородное дерево никогда больше не
принесет плодов и цветов! Оно срублено в расцвете сил, и только прошедшее
остается нам от Байрона. Нам трудно примириться с этим, трудно себе
представить, что навеки умолк голос, так часто звеневший в наших ушах,
голос, который мы часто слушали, замирая от восторга, иногда с сожалением,
но всегда с глубочайшим интересом.

Потускнеет все, что блещет, -