"Олег Селянкин. Нервы шалят..." - читать интересную книгу автора

обнаружили парнишку лет двенадцати - чумазого, голодного.
Конечно, подкормили его, конечно, спросили, каким ветром занесло сюда.
Оказывается, скрывается от гитлеровцев. Вернее - пока скрывается: он в душе
давно решил, что обязательно присоединится к нашим солдатам, выходящим из
окружения; и теперь сбылось его желание, теперь он пойдет с нами.
Кто-то из матросов, выслушав это столь категоричное заявление, сказал:
нам, мол, нет никакого резона брать с собой мальчишку - мы воевать будем, а
тебе за мамкиной юбкой прятаться еще надо. Шутливо, чтобы подзавести, так
сказал. А парнишка заревел. В голос. Сначала мы растерялись, потом стали
успокаивать как могли. И тогда сквозь всхлипывания мальчишка сказал, что
отец его служит в армии, а маму убили фашисты. Нет, не расстреляли, а именно
убили. Когда из пушек и минометов обстреливали деревню.
А позднее, окончательно успокоившись, мальчишка такое нам выдал:
- Нет, дяденьки моряки, вы обязательно возьмете меня с собой. Потому
как по уставу не имеете права оставлять ребенка на голодную смерть... -
Помолчал и неожиданно выпалил, хитровато глянув на меня: - А вдруг меня
сцапают фашисты? Вдруг я выдам им, когда и в какую сторону вы пошли?
В уставе, разумеется, ничего подобного о мальчишках не говорилось, но
нам понравилась боевая настырность парнишки, его умение мыслить логически.
Ну и прихватили его с собой. Не просто позволили идти с нами, но и показали,
как бросать гранаты, как стрелять из винтовки и автомата, перезаряжать их.
Даже настоящий автомат дали. Правда, несколько позднее. После того, как
прикончили фашистский патруль, который беспечно отдыхал у дороги,
прорезавшей лес. Короче говоря, суток не прошло, как он стал полноправным
бойцом нашего батальона. Двадцать четвертым. Да, почти за месяц боев ровно
столько осталось нас от батальона. Но мы считали, что нам еще повезло: ведь
мы с кровавыми боями отступали почти от Таллинна...
А звали парнишку, как он представился нам, Филиппом Филипповичем
Филипповым. Настолько серьезно и солидно представился, что матросы
моментально дали ему прозвище - Три Филиппа.
После взгорка было опять болото. Длиннющее. И все мы почувствовали
огромное облегчение, когда под ногами перестала хлюпать зловонная болотная
вода. Шли мелким, но густым осинником. Таким густым, что неба, в котором
ревели моторы наших и фашистских самолетов, не было видно; редко-редко
уловишь глазом его голубой клочок. И еще - здесь, в осиннике, стояла
невероятная тишина. Словно и не было в этом лесу ни птиц, ни единого даже
зверька; только осины, дрожащие каждым листочком, грибы-красноголовики, еле
приподнявшие прелые листья или уже ставшие похожими на ржавые вагонные
буфера, и мы - двадцать три моряка и пацан, молча шагавший в нашей цепочке.
Он, Три Филиппа, вдруг прошептал сдавленно:
- Парашютист!
Действительно, огромное белое полотнище полностью скрыло от наших глаз
очередной клочок голубого неба. А еще через какие-то мгновения затрещали
ломающиеся осинки и метрах в десяти от нас на землю опустился человек. Был
он в летном комбинезоне, но тогда по комбинезону мы еще не могли определить,
наш этот летчик или вражеский, поэтому, не давая ему опомниться, матросы
набросились на него, вырвали из лямок парашюта и, крепко придерживая за
руки, подвели ко мне. Было ему около двадцати трех лет. Среднего роста,
плотно сбитый. Вопреки ожиданию, он не пытался вырваться из матросских рук,
только и сказал дерзко, с вызовом, глядя мне в глаза: