"Геннадий Семар. Снежка - речка чистая " - читать интересную книгу автора

его щеки вогнулись, обозначив бугристые скулы.
- Мне кажется, - продолжал Морин, - что из всех стоящих перед нами
вопросов самый загадочный - арест ветеринара... Если предположить, что
засада была случайной, а отпуск Нефедова - высокомерной бравадой нацистов,
дескать, мы все равно победим, то арест нашего законспирированного
человека - это уже пахнет предательством. На базе никто не знает о провале
ветеринара, но и без этого обстановка накалена. Думаю, что командир должен
объясниться с личным составом. У меня пока все. Кто хочет высказаться?
"Вот оно", - подумал Иван и тут же вспомнил берег Снежки, где первый
раз кольнула в сердце мысль о том, как он оправдает свое возвращение? Сейчас
Иван похолодел от другой мысли: как случилось, что он забыл о судьбе всего
отряда, по сути, взятого фашистами "на мушку"?! И сразу, мгновенно, еще одна
глыба придавила его душу. "Мне не доверяют" - эта мысль, окончательно
сформировавшаяся у радиоземлянки, сейчас прозвучала разрывом бомбы.
Все сидели неподвижно. Лишь Морин спокойно и деловито достал зажигалку,
сделанную из винтовочной гильзы, крутнул колесико и поджег широкий фитиль
коптилки.
- Кто хочет высказаться? - повторил Морин.
- Дело сложное, - нарушил молчание Бобров. - Необходимо во всем
разобраться. Сейчас я, пожалуй, убежден в одном: трогаться с места по
намеченному плану нельзя. И раньше отправлять подсобные службы тоже нельзя.
Их могут засечь по дороге и уничтожить. Далее... Извините, я путано
говорю... Язык заплетается... Кто знает, может быть, немцы осведомлены и о
нашей новой базе и только ждут, чтобы мы тронулись. Здесь же, кроме авиации,
нас ничто взять не может... Простите еще раз, мысли путаются. Не дай бог
заболеть!
В это время открылась дверь и в землянку заглянула Степанида.
- Батюшка, Родион Иванович, больные там шумят...
Гуров кивнул в ответ на взгляд врача. Тот поспешно вышел.
Все снова посмотрели на командира. В свете коптилки его худое лицо,
вытянутое и желтое, было точно со старой иконы. Гуров шумно вздохнул, как-то
подтянулся, видимо собирая силы, и заговорил неторопливо, упрямо:
- Все по порядку... Я знаю Нефедова много лет. На моих глазах он вырос.
Я рекомендовал его комиссаром отряда. Готов положить голову на плаху: он не
испугался и не заплатил за свою жизнь головой Архипова. Но я понимаю, что
мою веру в душу каждого не вложишь. Согласен, что все случившееся надо
объяснить людям. Сделать это трудно, так как мы не располагаем фактически
ничем... Засада скорее всего случайность, а вот освобождение Нефедова,
думаю, не что иное, как тонко задуманная провокация...
Гуров замолчал, как бы подыскивая слова, чтобы точно сказать о самом
главном.
- Отпуская Нефедова на глазах людей, они сразу же поставили, его в
исключительное положение...
При этих словах Иван неожиданно вспомнил фразу эсэсовца, на которую он
тогда не обратил внимания, считая, что она была сказана вгорячах в ответ на
Иванову ругань... "Я тебя, сталинский выкормыш, могу расстрелять сейчас же.
Я могу сделать тебя инвалидом на всю жизнь. Но я сделаю другое..." Вот оно
что! Иван вдруг ощутил в себе бесконечно глубокую злость, но не такую, как в
детстве, когда на тебя нападают трое против одного... Это новое острое
чувство имело свое название - ненависть! Не слушая дальше Гурова, Иван