"С.А.Семенов. Голод (Роман-дневник)" - читать интересную книгу автора

Подскочила к нему с безумным, пронзительным криком:
- Ты что здесь делаешь? Что, что, что?
И он смутился. Господи, значит правда, правда!.. Но что, что он мог
взять у нас? Что же такое он отнимает у нас?
И вдруг вспомнила, что под столом было два фунта картошки, приготов-
ленной на завтра. Бросилась к столу - картошки нет.
- Украл он...
Звериным прыжком кинулась к нему.
- Отдай, отдай нашу картошку, отдай, несчастный!..
А он как будто окостенел бледным, без кровинки лицом. Страшное напря-
жение все больше сдвигает брови. Смутно бросилось в глаза, что мизинец
на левой руке у него дрожит мелкой дрожью. Губы шевелятся от усилия
что-то сказать. Наконец, бормочет:
- Я... я не брал вашу картошку.
Но у меня же страшная, жестокая, огромная уверенность, что он взял.
Вою бессмысленно, как зверь:
- Отдай, отдай, отдай, отдай же...
Его лицо искажается все страшнее. Конвульсивное напряжение борется с
упорством. Вот упорство установилось. Сердце у меня оборвалось. Вою все
бессмысленнее:
- Отдай, отдай, отдай, отдай же...
И вдруг новый прилив бешенства. А! Он украл от голодных! Он, он...
Как раз'яренная кошка, бросилась к нему и вцепилась до боли в пальцах
в его костлявые, твердые плечи.
- Папа, папа, идите же сюда! Александр украл нашу картошку... Скорей,
скорей! Уйдет! Отдай, вор несчастный, нашу картошку! Отдай!
Папа прибежал в одном белье, - тощий, худой, страшный, с перекосив-
шимся лицом.
Держу Александра за плечи и кричу папе:
- Папа, папа, он украл нашу картошку! Отнимите! Не отдает он!
Белая фигура папы искривилась. Он трясет оголенными, круглыми, тонки-
ми руками, с огромными кулаками на концах. Даже грязные пальцы на босых
ногах искривились и будто впились в пол:
- Мерзавец, отдай сейчас же нашу картошку!
А я кричу еще его громче:
- Папа, папа, я держу его! Обыщите скорее! Скорей, скорей!
Александр озирается, как затравленный зверь, и встречает звериную не-
нависть. Напряженное упорство в лице ломается. Оно делается жалким.
Вдруг медленно вынимает одну за другой картошины из карманов и шепчет
еле слышно дрожащими губами:
- Нате, нате, нате...
Повернулся и, с'ежившись, медленно ушел.
Папа даже не проводил его взглядом. Жадно согнувшись, тощий, длинный,
весь в белом, он пересчитывает картошины. Потом заботливо прячет их и,
уходя, бросает мне:
- Эх, ты, розиня! Так все перетаскает!
А я осталась окаменевшая посередине кухни. Что же я наделала? Ведь он
голодный. Голоднее, чем мы. Надо бы отдать... Отдать? А завтра что будем
есть? А Борис?
Стою точно в столбняке, и мысли, обжигающие до глубины, проносятся в