"Геннадий Семенихин. Космонавты живут на земле" - читать интересную книгу автора

пожалел, что не захватил с собой этюдник, подрамник, краски, кисти. Ночной
аэродром так и просился на полотно! Т-образные раздольные бетонированные
полосы были окаймлены гирляндами зеленых электрических лампочек. Эта дорожка
приветливо горевших огоньков бежала вперед, к самому краю летного поля, и
казалось, дальше тоже отрывалась от земли, устремляясь вместе с самолетом к
голубому, ровно мерцающему звездному куполу ночного неба... То ласково
зеленым, то предостерегающе красным, запрещающим посадку светом загоралось и
гасло электрическое стартовое Т - издревле знакомый всем авиаторам
посадочный знак. Очевидно, это электрики опробовали световую сигнализацию
перед полетами.
Почти бесшумно, как большие светлячки, двигались вовсе стороны
тягачи-буксировщики, специальные машины, полуторки, выделенные для
обслуживания полетов, и немногочисленные легковушки, развозившие по
аэродрому старших начальников. Прожектористы дали яркий желтый уч. Он
постоял несколько секунд почти вертикально, не в силах достать до
безоблачного звездного неба, а потом, разрубив надвое летное поле, лег почти
на бетонированную взлетно-посадочную полосу. Стойкий, не колеблющийся свет
выделил ровный ряд стоявших на линии предварительного старта истребителей.
Черные фигурки летчиков, техников и механиков суетились около них с завидной
муравьиной старательностью. Горелов подумал, что там среди них расслабленной
походкой шагает и его сосед лейтенант Комков. "Не понравился он мне
сегодня... - вздохнул про себя Алеша. - Почему он такой утомленный?.. А
говорит любопытно. Интересный парень".
Алеша включил настольную лампу, к которой моментально устремилась целая
эскадрилья комаров, взял со стола фотографию летчика в гроздьях мандаринов и
на оборотной стороне прочитал выцветшую надпись: "Родная Катя! Энное время
ты можешь за меня не волноваться. Очень трудно дался в бою тринадцатый
"мессер". Не зря говорят, что тринадцать - чертова дюжина. А на том
"мессере" был действительно нарисован рогатый черт, и пилотировал его
какой-то ас, барон, что ли. Я получил в том бою легкое ранение и теперь не
столько лечусь, сколько отдыхаю в Цхалтубо. Природа здесь чудо. Видишь,
какие мандарины вымахали. Вот бы Ваську нашего сюда - дал бы им жизни. А о
тебе и не говорю. О тебе можно только мечтать. Обнимаю и целую. Вечно твой
Виктор".
Алеша бережно поставил фотографию на место, еще раз полюбовался
худощавым лицом Комкова-старшего и тотчас же с грустью вспомнил обелиск над
Днепром, белозубую улыбку отца на фотографии, хранившейся у матери. "Значит,
мы оба выросли без отцов, - подумал он, - с Василием стоит подружиться".
Он выключил свет. Тем временем на аэродроме ночные полеты шли своим
чередом. На стоянках запели турбины. Сначала послышался тонкий плавный
свист, но вскоре обрел он силу и превратился в рев, водопадом обрушившийся
на окрестности. Грозные языки пламени вспыхнули за соплами самолетов, и
загудел на все голоса ночной аэродром. Одна за другой стали взлетать боевые
машины. По мере их удаления гул турбин становился мягче и тоньше. К голубым
звездам полуночного неба прибавились новые: красные и зеленые. Это горели на
плоскостях истребителей заветные огоньки АНО.
Потом на летном поле наступило затишье. Только желтый глаз прожектора
иногда вспарывал темень над широким полем аэродрома.
Сонная истома одолела Горелова, и он задремал. Алеше снился родной
Верхневолжск, яркий летний день после дождика. Он, маленький, шлепая босыми