"Геннадий Семенихин. Лаврентьич ("Нравоучительные сюжеты" #32)" - читать интересную книгу автора

удивляйся, парень, я ведь до войны много книг перечитал. Удивительного мало,
ведь в самом "Савое" поваром работал. Хоть и не главным, но поваром. Только
я не всех писателей люблю, даже самых великих.
- Интересно, - приподнялся на лежаке Замойский. - Каких же вы не
любите, старшина?
- А многих, - махнул рукой Лаврентьич. - И Пушкина за "Евгения
Онегина", и Гончарова за "Обрыв", и Чернышевского за "Что делать?", и
Островского за "Грозу".
- Это почему же? - ошеломленно спросил младший политрук, потрясенный
непонятной строптивостью фронтового повара. - Ведь это все глыбы какие
бессмертные, боги, а не писатели!
- А разве я против, - пробормотал Лаврентьич, - конечно, боги. Только
почему у них героинями одни ветреные бабы в главных произведениях... Вы мне
назовите, товарищ младший политрук, хотя бы одну героиню, которая бы верной
до гроба после первой любви оказалась. Татьяна Ларина, что ли? Или Вера
Павловна из "Что делать?"? А? Одни измены, да и только.
- Но позвольте, - решительно возразил Замойский, - наши великие
классики воспевали свободу любви, раскрепощенность русской женщины.
- А разве нельзя им было свободу любви совмещать с верностью, - упрямо
возразил Лаврентьич. - Вот у меня перед самой войной жена к дамскому
парикмахеру ушла, а как я ее любил, ни разу слова бранного не сказал, любое
желание исполнял, как очумелый бросался, а она предпочла какого-то
плюгавенького белобрысого франтика. Не, я с вашей логикой никак не могу
согласиться. Извините меня, товарищ младший политрук.
Замойский собирался продолжить спор, но в эту минуту громкий голос
посыльного с порога землянки выкрикнул:
- Старшина Прасолов, немедленно к комиссару батальона.
Привычно перекинув автомат через плечо, Лаврентьич поспешил в штаб.
Комбата там не было. Комиссар батальона, осунувшийся и посеревший от
бессонницы, тревожными глазами разглядывал карту района боевых действий,
делал на ней пометки. Выслушав доклад старшины, не по-уставному ответил.
- А-а, Лаврентьич. Очень хорошо, что ты так быстро прибыл. Выспался?
- Не очень, - признался повар, - мы полночи с младшим политруком из
армейской газеты спор вели.
- О чем же? - рассеянно спросил комиссар, продолжая разглядывать значки
на карте.
- О классиках, о самых наших великих писателях и поэтах. Я несогласие
свое посмел высказать.
- Какое же? - не поднимая головы, озадаченно осведомился комиссар.
- Почему они только тех женщин воспевали, которые были неверными в
любви и своем супружеском долге, мужей и возлюбленных бросали, одним словом.
По-моему, классики не правы.
Думавший о чем-то своем, комиссар неожиданно рассердился:
- Да иди ты к шутам, Лаврентьич. Мы никак не решим, сколько
"сорокапяток" на прикрытие второй роты можем выделить, а ты со своей
чепухой. Хотя постой, - закончил он более миролюбиво и даже улыбнулся при
этом, - спорщик ты, видать, интересный. Вернемся из боя и на эту тему
поговорим. Гм... А вызвал я тебя затем, чтобы кухня к девяти утра была
подтянута к самой линии наших окопов. Надеюсь, в тот час мы уже в фашистских
траншеях будем, и тем, кто штурмовал, ой как котелок с горячей кашей