"Юлиан Семенович Семенов. Нежность. (Штирлиц, 1928)" - читать интересную книгу автора

- Ты ко мне иди...
- Я воды на керосинке нагрела. Хочешь помыться с дороги?
- Я хочу, чтобы ты подошла ко мне, Сашенька.
<Прямо разрывает сердце - как она смотрит на меня. И руки на груди
сложила, будто молится. Девочка, любовь моя, как же мне все эти годы было
страшно за тебя... Ну, не смотри ты на меня так, не надо. Я ведь молчу. И
никогда ничего не спрошу. И ты не спрашивай меня - не надо нам унижать
друг друга неправдой, не надо>.


После смерти Дзержинского Исаеву показалось, что о нем забыли. Он
послал на Лубянку восемь шифрованных писем с просьбой разрешить ему
приехать в Москву: сдавали нервы. Ответа не было. И лишь месяц назад
Вальтер передал ему приказ поселиться в этом отеле и ждать получения новых
документов для отъезда из Китая, и он весь этот месяц не спит - только
ходит по городу, ходит до головокружения и тошноты; присядет на скамейку в
парке, закроет глаза, обвалится в тяжелое, десятиминутное забытье, и -
словно бы кто ударяет в темечко - <Не смей спать! Открой глаза! Осталось
потерпеть неделю. Не спи!>
Исаев сидел на подоконнике, смотрел, как в город приходят сумерки, и
ждал, когда же ему захочется спать, но чем ближе был день отъезда, тем
страшнее ему было возвращаться в номер, потому что пять лет, проведенные в
Шанхае, Кантоне и Токио, сейчас мстили ему внутренним холодом, постоянным
чувством озноба и страхом: так у него было в детстве, когда они с отцом
собирались в Гренобль и он ждал этой поездки весь год, как праздника, и
все время думал: <А вдруг сорвется?> Он постоянно ждал, когда же ему
захочется лечь на кровать, вытянуться с хрустом, закинуть руки за голову,
увидеть Сашенькино лицо - близко-близко, и уснуть после, и проснуться
завтра, когда до отъезда останется всего пять дней.


- Боже, как же я люблю тебя, Максим, я, наверное, только сейчас
поняла, как я тебя люблю...
- Почему только сейчас?
- Ждут - воображаемого, любят - свое.
- Не наоборот?
- Может, и наоборот. Нам сейчас говорить не надо, любимый. Мы с тобой
вздор какой-то говорим друг другу, будто в мурашки играем. Дай я тебе
галстук развяжу. Нагнись.
<А раньше-то она галстук развязывать не умела>, - ожгло Исаева, и он
взял ее ледяные пальцы в свои руки и сжал их.
В дверь здесь стучали мягко и осторожно, но - внезапно, потому что
коридор был застлан толстым ковром, который скрадывал шаги, и этот мягкий
стук в дверь показался грохотом, и Максим Максимович, переложив пистолет в
карман пиджака, сказал:
- Да, пожалуйста, войдите.
Вальтер был в белом чесучовом костюме, заляпанном фиолетовыми винными
пятнами.
- Вот, - сказал он, протягивая конверт, - здесь все для тебя. - Его
грохочущий баварский был сегодня каким-то особенно резким.