"Юлиан Семенов. Дождь в водосточных трубах (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

- Понятно, - сказал Степанов и еще раз поглядел на девушку. - Ну,
спокойной вам ночи. Уже пора...
Степанов попросил Варю, чтобы она постелила ему не в доме, а на
сеновале. Здесь, в маленьком сарайчике, который зимой приспосабливали под
баню, пахло морскими снастями. А если зарыться головой в сено, тогда
казалось, что окунаешься в жаркое лето. Степанов потянулся, зевнул со
стоном, как пес, и начал уговаривать себя, чтобы на ночь не курить, а тем
более не пить ни грамма.
Исподволь, словно котенок, который только-только научился играть, по
крыше пробежал дождь. Потом наступила тишина, которая продолжалась
несколько томительных минут, а потом прямо над головой, будто кто порвал
рубаху, все высветилось жутким зеленым светом, и раскатисто заухало - с
неба к земле. И словно кто пригоршню камней бросил на железную крышу
сараюшки - это дождь хлынул.
Степанов приложился ухом к листу белой жести, и в голове забило,
затанцевало: дзень-бум, дзень-бам! Но постепенно этот дождь превратился в
единый, сплошной поток воды, и стук отдельных капель теперь нельзя было
различить.
Степанов вспомнил фразу Алексея Толстого: <Дождь шумел в водосточных
трубах>. Какая это прекрасная фраза и как она точно передает настроение
человека, который слышит дождь в водосточных трубах.
Он вспомнил, как они тогда жили на севере Эстонии, в Кясму. Они жили
в маленьком домике, дни были жаркими, а по ночам шли ливни и шумела вода в
старых, давно не крашенных водосточных трубах.
Надя тогда еще продолжала кормить Дунечку и поэтому была толстая и не
ходила на пляж днем, а купалась ранним утром или поздним вечером. Было в
ней, купавшейся, что-то особенное - застенчивое и ласковое. Степанову,
когда он смотрел, как она плавала между прибрежных камней, делалось
спокойно и хорошо, чересчур хорошо, так, как, наверное, и не надо было бы,
потому что не зря ведь считают: если счастья много, так, значит, ненадолго
оно.
Здесь, в Кясму, он начал постепенно забывать самое трудное, про то,
когда он только начинал свою работу. Коробку пельменей тогда приходилось
делить на три части, чтобы хватило на завтрак, обед и ужин. Надя выдумала
себе диету и два голодных дня в неделю, а чтобы убедить Степанова, как
хороша эта диета, остальные дни ела стоя, а потом делала утомительную
гимнастику и говорила, что это прописал спортивный врач.
Иногда он обижал ее, даже не понимая, что обижает, потому что весь
был в своей работе. Она пугалась словно маленькая девочка, прижимала к
щекам длинные пальцы, глаза у нее делались круглыми, а курносый нос торчал
воинственно беззащитной кнопкой. Степанов смеялся и называл ее тогда
<противогазиком>. Она тоже смеялась, хотя ей не очень-то хотелось
смеяться.
По вечерам в Кясму, после того как он прекращал работать, они
выходили гулять и бродили по одной-единственной улице. Были белые ночи,
синие июньские травы и лес смотрелись словно через тончайшую папиросную
бумагу. Над заливом, который казался нереальным, волшебным, как из детской
сказки, переругиваясь, летали чайки.
Потом Степанов уезжал на разболтанном старом велосипеде ловить форель
в порожистой речушке Перэл. Он никогда не брал больше трех рыбин - с