"Юлиан Семенов. Старик в Памплоне (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

которую мне привез Генрих Боровик. (Старик тогда спросил Серго Микояна и
Генриха: <А почему Юлиан? Это слишком официально, словно на банкете у
американского посла. Как вы называете его?> Ребята ответили: <Мы называем
его Юлик>. И Старик вывел своим каллиграфическим почерком, чуть заваленным
влево: <Юлику Семенову, лучшие пожелания счастья - всегда - от его друга
Эрнеста Хемингуэя>.) Он подписывал открытки, книги, платки очень заботливо
и внимательно и фамилию свою выводил по буквочкам, а не ставил
какую-нибудь закорючку, как это делают молодые гении, алчущие паблисити,
он был уважителен к людям, потому что наивно верил в то, что все они
читали его книги. Но когда толпа становилась угрожающе огромной, он
говорил:
- Все. На сейчас хватит. Остальные я подпишу попозже или завтра, - и
добавлял: - В это же время.
И уходил на Пласа де Торос, чтобы снова смотреть быков и говорить с
<ганадерос> о том, какой бык особенно силен, что надо ждать от него,
каковы рога - не слишком ли коротки, и как сильны мышцы ног, и хорошо ли
зрение <торо>. Он обсуждал все это не спеша, и <ганадерос> отвечали ему,
обдумывая каждое слово, ибо они знали, что этот <инглез> не похож на
других, он знает толк в корриде и быках, и это он написал что-то про
фиесту, а потом про гражданскую войну, не так, как о ней писали в Испании,
но все равно ему дали Нобелевскую премию, и потом, он говорит по-испански
как настоящий <мадриленьо> и такие сочные словечки вставляет, какие знает
только тот, кто рожден под здешним небом.
Тут, на Пласа де Торос, возле загона, где быки жаждали боя, он
проводил каждый день два часа - как истинный писатель, он был человеком
режима, даже если пил свое любимое розовое <Лас Кампанас>, лучшее вино
Наварры. И будучи человеком режима (пятьсот слов в день - хоть умри), в
час дня, когда полуденное солнце делалось злым и маленьким, а на улицах
снова начинали грохотать барабаны, завывать пронзительные, но мелодичные
дудки (и такая разность возможна в Памплоне) и площади заполнялись
группами <пеньяс и компарсас> - молодыми ребятами и девушками, которые
поют и танцуют, увлекая за собой весь город, превращая при этом дырявое
ведро в великолепный барабан, а старые медные кастрюли - в мелодичные
<тарелки>, звук которых долог и звенящ, - Старик отправлялся к своему
другу Марсельяно, который кормил его тридцать лет назад, или же заходил на
базар и придирчиво выбирал лучший крестьянский сыр <кампесино>, и <тьерно>
- сочную кровавую свиную колбасу, и немного <морсия>, и очень много <пан>
- теплого еще хлеба; брал все это в машину и просил своего шофера Адамо
отвезти его за город - на озеро, к Ирати, и там на берегу устраивал
пиршество, наслаждаясь каждым глотком <Лас Кампанас> и соленым вкусом
<кампесино>, который отдает запахом овина, крестьянки, детства, Испании, и
каждым куском сочной <тьерно>, и подолгу порой рассматривал лицо шофера
Адамо, который был итальянцем и во время войны был на стороне тех, кто
воевал против Старика.
Кастильо Пуче как-то сказал:
- Папа был всегда одинаковый и при этом абсолютно разный.
Он очень хорошо сказал нам об этом с Дунечкой, и мы переглянулись
тогда, и я долго размышлял над его словами, а когда узнал про судьбу
Адамо, слова эти показались мне особенно значительными.
Я не знаю, отчего я подумал о м е с т и Старика тем, кто был против