"Виталий Семин. Эй! (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

палубе у него была военная теснота. Для шлюпки место нашлось лишь возле
железного кожуха трубы. Как только отошли, затрясло, как на танкетке или в
грузовике на булыжной дороге. Работала слишком мощная для такого корпуса
машина. С палубы нас сдуло. Сунулись было к штурвальному, но в рубке негде
повернуться. К тому же за рулем стоял парень с обаполом. Должно быть, крепко
на что-то наткнулся - синяк не спадал. Прошлым вечером он бродил по
дебаркадеру в поисках укромного места и фыркал, встречая нас в этих местах,
потому что бродил не один.
Иван Васильевич тогда сказал:
- До войны мы жили рядом с железнодорожной станцией. У нас тех, кто
любил посудачить, кто выходил гулять на вокзал, называли "угловые",
"бановые". "Угловые" - было понятно. Стоят на углу. А вот немецкое слово
"бангоф" - вокзал - я узнал потом. И удивился. Что за причуды языка! Почему
"бановые", а не, скажем, "вокзальные"?
- Эти тоже "бановые", - показал я тогда Ивану Васильевичу на парня с
обаполом и его девушку.
- Не знаю, как их здесь называют, - сказал Иван Васильевич, - но вижу
их здесь постоянно.
- Это понятно, - сказал Володя. - Тут пароходы из Москвы, с Волги.
Пароходная музыка, пассажиры, пароходные буфеты. Я понимаю тех, кого у вас
называли "бановыми".
В тот вечер мы невольно мешали парню с обаполом. Да и другим "бановым"
тоже. Поэтому я не вошел в штурвальную рубку. Чтобы укрыться от ветра,
присел за шлюпкой. Здесь уже был Володя. Тусклого света сигнальных огней
едва хватало, чтобы как-то обозначилась палуба. За бортом сразу же
начиналась темнота. Оттуда срывался ветер. Вибрация показывала, с каким
напряжением корабль его преодолевал.
Недаром я опасался сосредоточенности Бобенко. С тех пор, как
погрузились он не показывался. Не у кого было спросить, туда ли нас везут.
Я поднялся и попробовал качнуть шлюпку. Она не шевельнулась. Нажал изо
всех сил - никакого ответа.
- Пробуешь, как будем грузить вручную? - спросил Володя.
Я кивнул.
В этот момент нас позвали:
- Капитан просит его извинить, - сказал матрос, - он отдыхает. Прошлую
ночь не спал, а этой - по каналу идти. Тоже не спать. Я вас провожу в нашу
кают-кампанию.
Дверь матрос отпирал ключом. Это была маленькая каюта с двумя
скамейками от стены до стены. На одной я попытался лечь. Это оказалось
невозможным - так коротка и узка была скамья. А звуки, которые на палубе
срывало и относило ветром, в каюте-ящике грохотали и перекатывались от стены
к стене. От вибрации ныли зубы, а звуки уже через минуту грохотали и
перекатывались в голове. Их словно нагнетало чудовищным вентилятором. Вой
его был слышен за стеной. Я подумал о капитане, который отдыхал в этом вое.
Легче мне не стало, и я опять вышел на палубу.
Корабль вспарывал воду, и в ветре, которым меня ударило, было два слоя.
Сырой, теплый, хранящий память о дневной жаре - и ночной, холодный. Теплый
рождался тут же, под бортом, мыльной пеной таял на щеке. Холодный приходил
из дальних пространств. На шлюпке ощущение собственной малости перед
огромностью этих пространств не было таким значительным. Должно быть, оно