"Виталий Семин. Женя и Валентина" - читать интересную книгу автора

перекатывались металлические детали. Звуки были такой же плотности и
густоты, как и пыль.
Цех был новый, огромный, оборудованный по последнему слову тогдашней
техники. Над головами людей, под крышей, по конвейеру текла к станкам
формовочная земля, формовщик только открывал заслонку - и земля падала в
опоку. Формовщик расправлял ее руками и лопаткой, включал станок, и тот,
свистнув сжатым воздухом, сотрясая фундамент, сотрясая пол, на котором стоял
формовщик, уплотнял землю в опоке, трамбовал ее.
Готовые формы ставили на конвейер, и они проходили под ковшом с жидким
металлом, который сюда подвозил подъемный кран. Потом конвейер сбрасывал
залитые формы на металлическую решетку, которую трясло так же, как
формовочные станки, и земля из форм выбивалась, выкрашивалась, уходила вниз,
под решетку, а металлические детали, еще малиновые от огня, еще не как
сталь, не звонко, а глухо звучащие, крючьями отбрасывались в сторону.
Формовщики и литейщики работали быстро, зарабатывали хорошо, получали
молоко и спецовку, но до тех пор, пока был принят закон, разрешавший
начальнику удерживать на предприятии рабочих, литейщики и увольнялись чаще
других.
Когда Валентина проходила мимо конвейера, ее всегда тянуло остановиться
посмотреть, как бегают формовщики, как соединяют половинки форм и несут их
вдвоем на конвейер, как наклоняются друг к другу и что-то кричат на ухо, как
орудует длинной затычкой литейщик у ковша с расплавленным металлом. И она
останавливалась и смотрела. Но ей и заслониться от этого хотелось тоже, как
бывает, когда смотришь на сильный огонь.
Самой Валентине после того, как она преодолела первый страх и вошла в
шишельный цех, отделенный от всего литейного низкой металлической
перегородкой, после того, как свыклась с горящим дымным воздухом, с
земляной, масленой своей работой, литейный даже нравился. Работа была
простая, бригада шишельниц почти не менялась, а кроме того, цех на заводе
был "самым". Самым вредным, самым горячим. Все, кто работал здесь, были на
передовых позициях. Об этом говорили на собраниях, писали в заводской
многотиражке. И вообще было в этом огромном, грохочущем вспышками пламени,
темном, тяжелом здании что-то такое, к чему Валентина смогла привыкнуть. А
привыкала она надолго.
Она, конечно, и боялась работать в литейном, и даже планировала
когда-то уйти из него, но это были мысли неопределенные. Они и не могли быть
определенными, пока она жила в общежитии, питалась в заводской столовой,
ходила в вечернюю школу. Ее хвалили в цеховой стенгазете, ее фотография
висела на Доске почета в красном уголке. Выходя из цеха после смены, она
чувствовала полное удовлетворение - наработалась. Потом она шла в общежитие:
ела по-мужски, не готовя, не поджаривая, причесывалась по-мужски просто и
шла в школу. В воскресенье ходила в спортзал или - летом - на водную
станцию.
Когда она познакомилась со своим Женей и сказала ему, что родители ее
живут в этом же городе, он удивился. И так и не понял, почему она живет в
общежитии, а не у своих. Когда Женя чего-нибудь не понимал в новой машине,
он становился серьезным, лез в справочники и постепенно разбирался. Когда он
сталкивался с чем-нибудь непонятным и непривычным в жизни, когда он не
понимал чьих-то поступков, он морщил нос, посмеивался и не возражал. Он был
очень терпимым человеком. Валентина ни разу не слышала, чтобы он кого-нибудь