"Луций Анней Сенека. Письма" - читать интересную книгу автора

вдоволь, но мы жадны к тому, что ее поддерживает: нам кажется и всегда будет
казаться, будто чего-то не хватает. Довольно ли мы прожили, определяют не
дни, не годы, а наши души. Я прожил, сколько нужно, милый мой Луцилий, и жду
смерти сытый. Будь здоров.

Письмо LXII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Лгут те, кто хочет показать, будто куча дел не оставляет им времени
для свободных наук. Такие притворяются занятыми, множат дела и сами у себя
отнимают дни. А я свободен, Луцилий, свободен и принадлежу себе везде, где
бы ни был. Делам я себя не отдаю, а уступаю на время и не ищу поводов
тратить его впустую. В каком бы месте я ни остановился, я продолжаю свои
раздумья и размышляю в душе о чем-нибудь спасительном для нее. (2) Предав
себя друзьям, я не покидаю себя самого и подолгу остаюсь не с теми, с кем
свели меня время или гражданские обязанности, а лишь с самыми лучшими: к ним
я уношусь душой, в каком бы месте, в каком бы веке они не жили. (3) Повсюду
при мне Деметрий1, лучший из людей, и, удалившись от блещущих пурпуром, я
беседую с ним, полуодетым, и им восхищаюсь. И как им не восхищаться? Я вижу,
что он ни в чем не чувствует недостатка. Некоторые могут все презреть, все
иметь никто не может. Кратчайший путь к богатству - через презрение к
богатству. А наш Деметрий живет не так. будто он все презрел, а так, будто
все уступил во владение другим. Будь здоров.

Письмо LXIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты тяжело переживаешь кончину твоего друга Флакка; но я не хотел
бы, чтобы ты горевал сверх меры. Чтобы ты совсем не горевал, я навряд ли
решусь потребовать, хоть и знаю, что это лучше. Но разве досталась в удел
такая твердость духа кому-нибудь, кроме тех, кто уже стал много выше
фортуны? И его такая вещь затронула бы, но только затронула. А нам можно
простить и невольные слезы, если они были не слишком обильны, если мы сами
их подавили. Пусть при утрате друга глаза не будут сухими и не струят
потоков: можно прослезиться - плакать нельзя. (2) Суровый, по-твоему, закон
налагаю я на тебя? Но ведь и величайший из греческих поэтов1 дал право лить
слезы всего один день, ведь он сказал: "Даже Ниоба думала о пище". Ты
спросишь, откуда берутся стенанья, откуда безудержный плач? Мы ищем в слезах
доказательства нашей тоски и не подчиняемся скорби, а выставляем ее напоказ.
Никто не печалится сам для себя. Злосчастная глупость! И в скорби есть доля
тщеславия! (3) - "Так что же, - спросишь ты, - неужели я забуду друга?" -
Недолгую память обещаешь ты ему, если она минет вместе со скорбью! Скоро
любой повод разгладит морщины у тебя на лбу и вызовет смех - я не говорю уже
о более долгом времени, которое смягчает всякую тоску, утишает самое жгучее
горе. Едва ты перестанешь следить за собой, как личина скорби спадет; ты сам
сторожишь свое горе, но оно ускользает из-под стражи и иссякает тем раньше,
чем было острее. (4) Постараемся же, чтобы память об утраченных была нам
отрадна. Никто по доброй воле не возвращается мыслью к тому, о чем нельзя
подумать без муки. Но пусть это неизбежно, пусть, встретив имя тех, кого мы
любили и потеряли, мы чувствуем укол боли - в самой этой боли есть некая
радость. (5) Ведь недаром наш Аттал повторял: "Воспоминанье об умерших
друзьях приятно нам так же, как терпкость в некоторых плодах, как очень