"Генрик Сенкевич. Ганя (Повесть)" - читать интересную книгу автора

раз он справлял в деревне свадьбы и крестил младенцев; нас учил уважать
людей, да и сам всегда снимал шапку, когда ему кланялись мужики. Мало
того, даже частенько обращался к ним за советом. Зато и передать
невозможно, как сильно были привязаны мужики ко всему нашему семейству,
что впоследствии они неоднократно доказывали самым убедительным образом.
Все это я рассказываю затем, чтобы, во-первых, верно изобразить, как
это бывает и бывало, а во-вторых, чтобы показать, что в моих усилиях
превратить Ганю в <паненку> я не встретил никаких затруднений. Наибольшее,
хотя и пассивное, сопротивление оказывала она сама: робость и чрезмерная
почтительность к <господам>, которую привил девочке Миколай, мешали ей
примириться со своим новым положением.


II

Погребение Миколая состоялось через три дня после его смерти. На
похороны его съехалось довольно много соседей, пожелавших почтить память
старика, который снискал всеобщее уважение и любовь, хотя был просто
слугой. Схоронили старца в нашем фамильном склепе, а гроб его поставили
подле гроба деда моего, полковника. В течение всей церемонии погребения я
ни на минуту не покидал Ганю. Она со мной приехала в санках, и я хотел,
чтобы она со мной же вернулась, но ксендз Людвик велел мне подойти к
соседям и пригласить их с кладбища заехать к нам - погреться и закусить.
Тем временем с Ганей остался товарищ мой и друг Мирза-Давидович, сын
жившего по соседству помещика Мирзы-Давидовича, татарина и магометанина,
предки которого поселились у нас в незапамятные времена и давным-давно
получили здешнее гражданство и шляхетское звание. Мне пришлось сесть с
Устжицкими, а Ганя с мадам д'Ив и молодым Давидовичем поехала в других
санях. Я видел, как этот славный малый укутал ее собственной шубой, потом
взял у кучера вожжи, крикнув, погнал лошадей, и они помчались как вихрь.
Вернувшись домой, Ганя ушла в горенку деда плакать, а я не мог поспешить
за ней, так как вынужден был вместе с ксендзом Людвиком принимать гостей.
Наконец все разъехались, кроме Мирзы-Давидовича; он тоже учился в
седьмом классе и должен был у нас остаться до конца рождества, чтобы
вместе со мной готовиться к экзамену на аттестат зрелости, но, так же как
и я, собирался немного заниматься, а больше ездить верхом, стрелять из
пистолетов в цель, фехтовать и охотиться - занятия, которые мы оба заметно
предпочитали переводам <Анналов> Тацита и Ксенофонтовой <Киропедии>. Мирза
был веселый малый, сорванец и озорник, вспыльчивый, как искра, но в высшей
степени симпатичный. В доме у нас все его очень любили, кроме отца моего,
которого сердило, что молодой татарин стрелял и фехтовал лучше меня. Зато
мадам д'Ив души в нем не чаяла, потому что по-французски он говорил, как
парижанин, и, не закрывая рта, болтал, острил и развлекал француженку
лучше нас всех.
Ксендз Людвик, со своей стороны, питал некоторые надежды на то, что
обратит его в католическую веру, тем более что Мирза нередко подшучивал
над Магометом и, вероятно, с охотой отрекся бы от Корана, если б не боялся
отца, который из уважения к семейным традициям стойко придерживался
магометанства, твердя, что ему, как старому шляхтичу, более пристало быть
старым магометанином, нежели вновь обращенным католиком. Впрочем, ни в чем