"Г.Сенкевич. Ангел" - читать интересную книгу автора

свежую могилу ее матери в это время тихо падал пушистый снег, но девочке
было всего десять лет, и она, казалось, не сознавала ни своей утраты, ни
того сострадания, которое вызывала. Ее личико с огромными голубыми глазами
было детски безмятежно и даже безучастно. На нем проступало лишь легкое
любопытство - не больше. Раскрыв рот, она сосредоточенно глядела на хоругвь,
где были нарисованы грешники в адском огне, потом перевела взгляд в глубь
костела, потом на окна, в которые бились воробьи.
Глаза ее смотрели все так же равнодушно. Бабы между тем в десятый раз
принялись бормотать сонными голосами:

Когда приидет наш последний час...

Девочка накручивала на палец прядь своих светлых волос, заплетенных
сзади в две косички, тоненькие, как мышиные хвостики. Ей, видимо, было
скучно. Но вот внимание ее привлек старик. Он вышел на середину костела и
стал дергать узловатую веревку, свисавшую с потолка, Звонил он по
Каликстовой, но делал это совершенно механически, думая, наверно, о чем-то
другом.
Звон этот означал также, что вечерняя служба окончена. Бабы, повторив в
последний раз свою просьбу о ниспослании им легкой кончины, вышли из костела
на рынок. Одна из них вела за руку Марысю.
- Куликова, - спросила у нее другая, - что думаете с девчонкой-то
делать?
- А что с ней делать? Вот поедет Войтек Маргула, которого на почту
прислали, обратно в Лещинец, он ее и захватит. А то куда же ее девать?
- А в Лещинце что она делать будет?
- И-и, милая! Да то же, что и здесь. Пусть уж ее идет, откуда пришла.
Глядишь, и в усадьбе приютят сироту, позволят переночевать в людской.
Разговаривая так, шли они через рыночную площадь к корчме. Сумерки
сгущались. Стояла тихая зимняя погода; небо заволокли тучи, и было сыро,
пахло талым снегом. С крыш капало, площадь покрывало грязное месиво из снега
и соломы. В городке с его жалкими, облезлыми домишками было так же уныло,
неприютно, как и в костеле. Кое-где в окнах светились огоньки; дневная суета
улеглась, и только в корчме шарманка наигрывала оберек.
Играла она, зазывая гостей. В корчме не было ни души. Бабы вошли,
выпили водки. Куликова и Марысе протянула полрюмки с такими словами:
- На-ка, глотни. Сирота ты теперь, не видать тебе больше ласки.
Слово "сирота" напомнило кумушкам смерть Каликстовой.
- За ваше здоровье, Куликова! Выпейте! - сказала Капустинская. - И-и,
касатки! Как ее паралич-то схватил, она и охнуть не успела. Ксендз
исповедовать пришел, а она уже холодная лежит.
Куликова на это заметила:
- Я уже давно говорила, что она на ладан дышит. Намедни пришла она ко
мне в воскресенье, я и говорю ей: "Эй, Каликстова, Каликстова, отдали бы вы
лучше Марыську в усадьбу". А она отвечает: "Одна она у меня на свете, никому
я ее не отдам". А сама в слезы, видать истомилась вся. Потом пошла в
канцелярию, к войту, бумагу выправить. Четыре злотых и шесть грошей стала ей
эта бумага. "Для доченьки, говорит, не жалко". И-и, касатки! У нее в ту пору
глаза уже были вытаращены, а после смерти и вовсе выкатились. Хотели их
закрыть, да сколько ни старались, ничего не вышло. Люди говорили, что она,