"Генрик Сенкевич. Без догмата (Роман) " - читать интересную книгу автора

беспрестанно твердил мне: "Только не гонись за стилем! не пиши
литературно". Легко сказать! Я хорошо знаю, что чем писатель талантливее,
тем меньше в его писаниях "литературности". Но я-то - дилетант и не владею
формой. Знаю по собственному опыту: человеку, который много думает и
сильно чувствует, часто кажется, что стоит только попросту записать свои
мысли, и получится нечто незаурядное. А между тем, как только за ото
примешься, невольно начинаешь подражать каким-либо стилистическим
образцам, и хотя бы человек писал только для себя, он безотчетно принимает
какую-то позу и ударяется в банальное фразерство. Мысли его не желают
переходить на бумагу, и, можно сказать, не голова управляет пером, а
перо - головой, и притом с пера текут такие плоские, пустые, фальшивые
слова! Этого-то я и боюсь. Боюсь главным образом потому, что если мне не
хватает навыков, красноречия, настоящей художественной простоты и так
далее, то вкуса у меня, во всяком случае, достаточно, и стиль моего
писания может опротиветь мне до такой степени, что писать станет просто
невозможно. Ну, да там видно будет! А пока я хочу сделать краткое
вступление к своему будущему дневнику - сообщить кое-что о себе.
Зовут меня Леон Илошовский, и мне, как я уже упоминал, тридцать пять
лет. Я - из довольно богатого рода, сохранившего до последнего времени
состояние далеко не среднее. Я же, несомненно, фамильного состояния не
умножу, но зато и не промотаю его. Положение мое в обществе таково, что
мне нет надобности карабкаться вверх или покупать себе какие-то
привилегии. Ну, а разорительные и разрушительные наслаждения... Я ведь
скептик и знаю всему истинную цену, вернее говоря, - знаю, что все в жизни
ни черта не стоит.
Мать моя умерла через неделю после моего рождения. Отец любил ее
больше жизни, и после ее кончины у него часто бывали приступы тяжкой
меланхолии. Излечившись от нее в Вене, он не захотел вернуться в свое
родовое поместье, где воспоминания разрывали ему сердце. Он отдал Плошов
своей сестре, моей тетушке, а сам в 1848 году поселился в Риме и
безвыездно живет в этом городе больше тридцати лет, не желая расставаться
с могилой моей матери. (Я забыл упомянуть, что он перевез гроб с ее телом
из Польши в Рим и похоронил ее на Кампо Санто.)
В Риме у нас на Бабуино собственный дом, называется он "Каза
Озориа" - по нашему фамильному гербу. Дом этот немного напоминает музей, у
отца собраны здесь коллекции поистине замечательные, и особенно богато
представлены первые века христианской эры. Теперь эти коллекции составляют
главное содержание его жизни. В молодости отец был человек выдающийся по
уму и внешности. И так как притом знатность и большое состояние открывали
перед ним все дороги, ему предсказывали блестящее будущее. Я слышал это от
его товарищей по Берлинскому университету. В те времена он усиленно изучал
философию, и все утверждали, что имя его со временем станет по меньшей
мере столь же знаменито, как имена Цешковского, Либельта и других.
Светская жизнь и неслыханный успех у женщин отвлекали его от серьезной
научной работы. В светских гостиных его называли Leon l'Invincible*.
Впрочем, успехи эти не мешали ему по-прежнему заниматься философией, и все
ожидали, что не сегодня-завтра он выпустит в свет замечательную книгу,
которая принесет ему всеевропейскую славу.
_______________
* Непобедимый Леон (фр.).