"Александр Серафимович. Бомбы (Авт.сб. "Железный поток")" - читать интересную книгу автора

обшарили, перину пороли, вот как пред истинным!..
- Много ты понимаешь!
Он сердито отвернулся к стене, но не захрапел, как это обыкновенно
бывало, а полежал, молча и торопливо сел на постели. Ворот рубахи
отстегнулся, показывая волосатую грудь.
- _Они_ - благодетели наши... А то как же?.. Что я понимал! Пень
бессловесный, и больше ничего...
Он посидел, строго покачивая головой, и почесал поясницу.
От синей полосы лунного света по всей комнате лежали длинные, ломаные,
уродливые тени.
- Блох ноне множество.
- Блох - сила. Пропадать бы надо, а они кипят.
Он опять почесал поясницу.
- Главное, понять... Нашему брату, рабочему, понять только, а там
захватит и поволокет... Все одно как пьяницей сделался - не оторвешься...
Никак, кто-то калиткой стукнул?
Они прислушались, но было тихо, и лунная полоса по-прежнему неподвижно
лежала на кровати и в комнате, прорезанная тенями. И в этой полосе сидел
человек, всклокоченный, костлявый, с глубокими впадинами над ключицами.
Жена глядела на него, и тонкая, щемящая боль кольнула сердце. Ей
захотелось приласкать этого человека.
- Вась, а Вась... худой ты...



4

Марья стала разбираться. Она понимала, что "эксплуатация" значит -
хозяева мучат, что "прибавочная стоимость" - это что хозяева сладко едят,
сладко пьют вместо нее с мужем, вместо ее детей, и прочее.
И двоилось у нее: все это было старое и известное, и все это поражало
остротой новизны и несло в себе зерно муки и погибели. И она внимательно
слушала, когда в тесной комнатке стоял гул голосов, с тайной надеждой и
радостью, что изменится жизнь, что еще в тумане и неясно, но идут уже
светлые дни какой-то иной, незнаемой, но радостной, легкой и справедливой
жизни. А когда оставалась одна и сходилась с соседками, сердито говорила:
- И чего зря языками болтают. Так, невесть что. И будто умные люди, из
панов, а так абы что говорят. Ну, как это можно, чтоб хозяев не было? А
кто же управляться будет, а страховку кто будет делать, а жалованье
платить?
- И не говори!.. Вон у Микулихи-то забрали, доси не выпускают...
Дотрезвонятся и эти.
Но когда приносили литературу, прокламации или мешочки со шрифтом и муж
отдавал ей, она тщательно и бережно запрятывала и хранила их.
В глухую полночь пришли жандармы и арестовали мужа. Марья обезумела.
Бегала в жандармское, в полицию, к прокурору, валялась в ногах и выла. Под
конец ее отовсюду стали гнать. Потом она съежилась, замолчала, никого ни о
чем не просила, и когда приходила на свидание в острог, глаза у нее были
сухие и горячие. Она непременно приносила бублик, или пирожок, или яиц. Не
волновалась, не плакала, не упрекала, а рассказывала о детях, о соседях,