"Александр Серафимович. Железный поток (Авт.сб. "Железный поток")" - читать интересную книгу автора

выхватывались лица, кресты, быстро работавшие лопаты.
И когда смолкло, все вдруг почувствовали: стоит ночь, тишина, пахнет
теплой пылью, и немолчный шум воды нагоняет дрему, не то смутные
воспоминания, - не вспомнишь о чем, а за рекой, на краю, далеко
протянувшись, лежит тяжелыми изломами густая чернота гор.



3

Ночные оконца черно смотрят в темноту, и в их неподвижности зловещая
затаенность.
От жестяной, без стекла, лампочки на табурете бежит к потолку,
торопливо колеблясь, черный траур. Густо накурено. На полу фантастический
ковер с бесчисленными знаками, линиями, зелеными, синими пятнами, черными
извивами - громадная карта Кавказа.
В распоясанных рубахах, босые, осторожно ползают по ней на четвереньках
- командный состав. Одни курят, стараясь не уронить на карту пепел;
другие, не отрываясь, все лазят по ней. Кожух с сжатыми челюстями сидит на
корточках, смотрит мимо крохотными светло-колючими глазками, а на лице -
свое. Все тонет в сизом табачном дыму.
В черноту окошечек, ни на секунду не смолкая, накатывается полный
угрозы шум реки, который днем забывается.
Осторожно, полушепотом, хотя из этой и из соседних хат все выселены,
перекидываются:
- Мы все тут пропадем: ни один боевой приказ не выполняется. Разве не
видите?..
- С солдатами ничего не поделаешь.
- Так и они все подло пропадут - всех казаки изрубят.
- Гром не грянет, мужик не перекрестится.
- Какой черт - не грянет, коли кругом пожаром все пылает.
- Ну, пойди, расскажи им.
- А я говорю - Новороссийск надо занять и там отсиживаться.
- О Новороссийске не может быть и речи, - сказал в чисто вымытой
подпоясанной рубахе, гладко выбритый, - у меня донесение товарища
Скорняка. Там невылазная каша: там и немцы, и турки, и меньшевики, и
эсеры, и кадеты, и наш ревком. И все митингуют, без конца обсуждают,
толкаются с собрания на собрание, вырабатывают тысячи планов спасения, - и
все это переливание из пустого в порожнее. Ввести армию туда - значит
окончательно ее разложить.
В непотухающем шуме реки явственно отпечатался выстрел. Он был далекий,
но сразу ночные оконца своей таящей неподвижностью и чернотой сказали:
"Вот... начинается..."
Все внутренне напряженно вслушивались, а внешне, не выпуская папирос и
отчаянно дымя, продолжали ездить пальцами по изученной до последней
черточки карте.
Но, сколько ни езди, было все то же; налево, не пуская, синеет синей
краской море; направо и кверху пестреет множество враждебных надписей
станиц и хуторов; книзу, на юге, рыже-желтой краской загораживают дорогу
непроходимые горы, - как в западне.