"Клятва" - читать интересную книгу автора (Алейников Кирилл)

ГЛАВА 4

Оставив позади себя настоящее поле битвы с присущими ему кровью, бардаком и поверженными врагами, Миронов вызвал лифт, спустился на первый этаж и покинул подъезд дома, где произошла драка.

Он был доволен собой во всех отношениях. Во-первых, он ещё раз доказал себе и всем остальным, что избить его больше невозможно. Во-вторых, ясно дал понять этим говнюкам, что посылать оскорбления в его адрес – дело опасное и весьма болезненное. В третьих, он давно точил зуб на этого выскочку Вову. Слишком умным он себя считал последнее время, и даже пытался навязывать свое мнение самому Миронову.

Парень прекрасно понимал, что только что лишил самого себя если не всех, то большинства друзей, но это его не волновало. Больше он не нуждается в друзьях, в их идиотских советах и ненужной помощи. Теперь он стал другим.

Откуда-то пришли к нему сила и ловкость хищной кошки. Дело не в ежедневных тренировках и не в посещении секции рукопашного боя. Нет. Дело в чем-то другом. Словно боги решили одарить простого паренька мощью легендарного Геракла; вот только какие подвиги предстоит совершать – непонятно. На ум часто приходили эпизоды из различных фантастических фильмов и литературных произведений, где обычные люди обладали необычными способностями. Миронов был теперь одним из таких людей и ощущал себя не только главным персонажем подобного произведения, но и его автором. Каждый день теперь представлялся ему как чистая страница книги, которую предстояло заполнить буквами до захода солнца. Буквы впоследствии станут словами, а слова превратятся в осмысленные предложения, но это будет уже ночью.

Алкоголь приятно шумел в голове. После ударной дозы адреналина тело приобрело поразительную легкость. Хотелось взлететь к небу и окинуть взором весь этот чертов город со всеми его чертовыми обывателями, и крикнуть с высоты: "Вы все в моей власти!"

Миронов заметил, что последнее время стал ненавидеть людей. При этом само слово "человек" вызывало у него жгучее отвращение, смешанное с сарказмом. Невыносимо противно было смотреть, как эти двуногие твари, называющие себя "хомо" – и, что самое смешное, "сапиенс", – каждый день выползают из своих нор, чтобы, повинуясь лишь рефлексам и отупевшим инстинктам, бесславно провести его. И так изо дня в день они стройными рядами шагают к такой же бесславной смерти.

Определенно, весна начинается хорошо. Лишь ссора с подругой немного досадовала, но Миронов был уверен, что решит эту проблему. В конце концов, Лена – не единственная девушка в этом мире, и если она вдруг встанет на дыбы и откажется принимать друга таким, какой он есть, то пошла она к черту.

Любовь? Что такое любовь? Животное влечение, превратившееся в привычку быть с одним и тем же человеком; привычка, превратившаяся в ложное ощущение зависимости? Или, быть может, любовь – нечто, данное свыше, – от Бога, так сказать? Да чёрта с два оно от Бога. Всего лишь результат сложных физико-химических процессов в организме, рассмотренный под лупой убогого человеческого сознания.

Пока я жив, всё будет хорошо, подумал Миронов. А жить я буду долго и счастливо.

Проходя мимо дома номер сорок четыре Миронов вдруг ощутил то, что преследовало его последние месяцы – некоторое чувство нереальности, а точнее, не совсем реальности происходящего. Словно сознание раздваивается, и одна его часть остается обычной, а другая как будто смотрит на тебя со стороны и видит абсолютно всё, вплоть до пульсаций электронов вокруг атомных ядер.

Весьма интересное ощущение, знаете ли.

Раньше оно доставляло неудобства и даже пугало, когда приходило внезапно. Рассудок словно затягивало электрической метелью ненастроенного телевизора.

Теперь, когда Миронов научился более или менее управлять этим чувством, оно здорово помогало ему. Судьба Миронову представлялась сложным и запутанным лабиринтом с кучей ловушек и злобных монстров, подстерегающих тебя за поворотами. И если пойдешь не туда, то обязательно угодишь в ловушку или натолкнешься на зубастого вурдалака; сам Аллах после этого тебе не поможет. А то "шестое" чувство, обладателем которого стал Миронов, словно подсказывало ему правильную дорогу. Секундное вхождение в глубокий транс, и сразу становится ясно, что предстоит сделать в ближайшее время.

Вот и сейчас зрачки на мгновение максимально расширились, превратившись в бездонные колодцы, ведущие к самому Сатане, а затем снова стали обычными. Миронов точно знал, что в восьмом подъезде дома, мимо которого он проходит, на лестничном пролете девятого этажа сидит полупьяный-полуукуренный Женя Сыраков по кличке Зуба; тот самый говнюк, который в компании других говнюков отпинал красавицу Лену ни за что ни про что.

Зуба сидит и вяло размышляет о качестве гашиша, который он прикупил сегодня в соседнем квартале. Гашиш оказался хреновым да к тому же бесстыдно разбавленным. Завтра Зуба хочет зайти за своими дружками и найти тех продавцов, чтобы потребовать с них крупную денежку.

Нет, Зуба. Завтра ты очнешься в Аду.

Миронов словно видел мысли говнюка. Где-то наверху они медленно кружились серым бесформенным пятном. Алая молния – мысль самого Миронова – на долю мгновения соединила два сознания. Сыраков чуть встрепенулся, услышав в собственной башке чужой голос, но тут же успокоился. Лишь природные инстинкты – старые добрые природные инстинкты, которые никогда не ошибаются – где-то в темных пещерах подсознания отчаянно завибрировали, пытаясь найти резонанс.

Бесполезно.

В памяти внезапно всплыла давняя клятва, словно горящие буквы возникли прямо в воздухе перед самыми глазами.

Клянусь, что я отомщу Зубе за Лену и за себя.

Шрамы на ладонях запульсировали и начали зудеть. Какая-то мысль словно пыталась пробиться в голову Миронова извне, неся очень важную информацию, нечто забытое, но смертельно важное…

Миронов свернул в подъезд.

Он точно знал, что сейчас убьет этого говнюка. Знание это не пугало, а скорее наоборот – заводило. Надпочечники впрыскивали в кровь адреналин, и он быстро разносился по венам и артериям. Глаза привычно прищурились, а мышцы мелко задрожали.

Сейчас он совершит свое первое убийство.

Хватит бить вполсилы, ломая фарфоровые носы и картонные ребра. Начинается настоящее представление.

Когда к Миронову пришла его звериная сила и ловкость, появилось странное, ни с чем не сравнимое желание. Иногда он думал, что хочется острых ощущений, и ехал на аэродром, чтобы совершить прыжок с парашютом, но на полдороги разворачивался назад. Иногда казалось, что хочется сырого мяса, но так и не оттаявший кусок свинины отправлялся обратно в морозильник. Теперь, когда он поднимался в оплеванном и дребезжащем лифте на восьмой этаж, стало окончательно ясно, что подразумевалось под этим желанием.

Он хотел убивать.

Лифт остановился на восьмом этаже. Ободранные створки распахнулись, и Миронов шагнул в грязный полумрак подъезда, присущий всем без исключения подъездам, где живут малолетние засранцы. Глянув вверх, он увидел сидевшего на ступенях Зубу.

– Ты что, козлиная морда, здесь расселся? – дерзко спросил Миронов вместо обычного в таких случаях приветствия.

Зуба поднял голову и сфокусировал взгляд на лице наглого пришельца. Когда полуспящий мозг узнал, кто пожаловал к нему, Зуба ощерился:

– Ты чё, охерел, Саня?

– Да, Женя, – в тон ему произнёс Миронов. Внезапная вспышка ярости загорелась в его голове…

Клянусь, что я отомщу Зубе за Лену и за себя.

…прошив насквозь сознание Зубы. Молниеносным – как и всегда – броском Миронов кинулся к сидящему и обвил его бритую голову руками. Перед тем как раздался хруст позвонков, Зуба осознал, что умрёт. Но самое главное – он осознал причину своей смерти.

Тело безвольно упало на ступени и скатилось на лестничный пролёт. В агонизирующем мозгу всё быстрее и быстрее крутилось лишь одно слово, постепенно превращаясь в монотонный писк, который в свою очередь вскоре затух:

Умираю умираюумираюмираюмираюмирамирамирмирмимииииии…

Придя домой, Миронов вымыл руки и лицо, налил чашку чая и ушел с ней в свою комнату. Уже пять лет он жил вдвоём с матерью. Отец в своё время решил, что эта семья не для него, и создал другую; братьев или сестер Миронов не имел.

Интересно, он хотел когда-нибудь братишку или сестренку? Вроде бы да… а может и нет. Чёрт его знает.

Последнее время слишком многое переменилось в Миронове. Некоторые вещи стёрлись из памяти напрочь; другие, казавшиеся навсегда забытыми, внезапно всплывали в голове, принося с собой испытанные давным-давно эмоции. Например, он забыл свой первый поцелуй: с кем, где, когда. Зато ясно помнил день семнадцатилетней давности, когда в детском саду изворотливый карапуз больно укусил его за щеку, силясь отобрать пластмассовый паровозик.

Неосознанным движением рука поднялась и коснулась того самого места, где слабые детские зубы насквозь проткнули кожу. Мама тогда закатила такой скандал воспитательнице, что та, наверное, до сих пор икает и крестится.

Иногда приходило воспоминание ещё более раннего детства, когда в возрасте одного года он сделал свои первые шаги. Родители тогда спали после работы в соседней комнате, оставив малыша играться с кубиками в самодельном манеже. Был душный летний вечер, и за полуприкрытой дверью балкона начиналась гроза.

Каким-то непостижимым для родителей образом малыш выбрался из манежа, на четвереньках дополз до середины комнаты и большими глазами уставился на сиреневые громады грозовых туч. Отраженный свет молнии сверкнул в его глазах, оставив на сетчатке белый затухающий след. От внезапно обрушившегося удара грома слабо запели оконные стекла, а малыш тихо сказал:

– Ааа…

Это был возглас удивления и восхищения.

Подтянув ноги, малыш со старческим кряхтением встал в полный рост. Шатающейся походкой – словно пьяный – он мелкими семенящими шагами направился к балконной двери, коротенькими пальцами схватил её за край и распахнул.

Через полчаса мать обнаружила сына стоящим у открытой двери балкона, в диком восторге наблюдающим сильнейшую грозу того лета.

Маленькому Саше казалось, что эта гроза началась специально для него, чтобы он мог любоваться ею, оценить яростную мощь и первобытную красоту стихии, полюбить холод огня, силу ветра и запах озона…

Отпив чай, Миронов улыбнулся. Что-то тогда ему казалось – определенно, но у маленького разума не было таких слов, чтобы описать свои переживания.

Надо же, только что убил человека, а думаю совершенно о другом.

Раньше казалось, что убийство – нечто запретное, чрезвычайно плохое; что оно наносит глубокий след в собственной душе; что человек, совершивший его, дико мучается от угрызений совести, страха перед законом и богами.

Ничего подобного. Лишь чувство удовлетворения и справедливости.

Клятва – вот в чем всё дело. Когда он давал её, то никак не мог предположить, что лишит обидчиков жизни, он вообще не знал, когда и как будет мстить. И тем не менее всё что не делается, делается к лучшему. Зуба был той ещё сволочью, и жалеть о его кончине будет разве что его бабушка.

Тело приятно ныло. Рассудив, что утро вечера мудренее, Миронов расправил постель, разделся, потушил свет и лёг спать.

Сон был таким же глубоким и безмятежным, как и девятнадцать лет назад, когда разбушевавшаяся не на шутку гроза унесла жизни семнадцати человек.