"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Неторопливое солнце (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автора

Точно ломаются где-то страшно далеко тонкие-тонкие-тонкие льдинки: это
солнце заходит за горы.
Солнце здесь подымается из-за моря и потому очень рано - ничто ему не
мешает, а заходит за ближние зеленые высокие горы, и еще нет и шести часов,
а уж подходит солнечная река к буковой плотине. Горы ощетинились этими
редкими буками, как кабаньи спины, и теперь каждый сук отчетливо черен,
точно почернел от святого страха, переплескивает через плотину солнце,
кажется, медленно гнет буки, тончит сучья, глотает листья, - свергается
куда-то вниз, не видно куда.
А по скатам, в неглубоких балках уже начинают мягко стелиться
остроконечные, чуть розоватые, как розовая пыль, тени. Потом они расползутся
по круглым дубовым кустам вблизи, по серым круглым, как притаившиеся ежи,
шапкам перекати-поля, по растрепанным колючим молочаям. Тени эти сквозные, в
них все задумается, станет свежее дышать.
Черные дрозды начали уж беспокойно искать веток сухих и высоких, откуда
бы им все было видно. Это их час. Как только солнце переплескивает за горы,
они кричат что-то, ужасно волнуясь, что именно - неизвестно. Они
косноязычно-оторванно чокают, изумленно-высоко всплескивают горлом, начинают
и не знают конца, кончают и забывают начало, и подпрыгивают выше, и
вздергивают хвостами. Но, может быть, это были бы красивейшие песни солнцу,
если бы не мешало волнение. Потом, когда исчезнет последний луч и только
странной формы облака подымутся над горами, огненные и золотые, - дрозды
станут грустнее, тише; а когда и облака погаснут - замолчат дрозды.
Начинают расходиться с перевала коровы, воровато обгрызая на ходу
кусты. Теперь Федор видит, что они - стадо, что есть у них пастух,
выдубленный солнцем, и что это он гонит их в город, по дворам. Крепко пахнет
от них вечерним парным молоком и хлевом.
Вспугнутая стадом, пролетает низко над землею из куста в куст
головастая, косокрылая, слепая птица: это сплюшка. Стемнеет - и начнет она
ввертывать в ночь, как тугой буравчик, нестерпимо жалостное сплю-ю...
плю-ю... тлю-ю...
Городок - в огне. Теперь это совсем волчок, размалеванный так по-детски
крикливо, что глаза колет; пять минут погорит - погаснет.
По морю стрельнула вдоль дальнего берега золотистая стрелка - вот-вот
позолотеет сразу все море. Тогда оно станет трогательно-вдумчивым, усталым,
осядет ниже. А потом и небо на горизонте станет тяжелее его: пепельное и
лиловое, а море выкатится из этого неба, как огромнейший круглый глаз,
широко изумленный. Потом успокоится глаз, и придут часы долгой прохлады,
тонкой темноты, воспоминаний, недомолвок, грусти и странных мечтаний, и
сказок, и радостной, прочной, как земля, убежденности в том, что из-за моря
подымется в свое время такое же спокойное солнце и настанет завтра.
Федор идет вниз с перевала, осторожно выставляя хромую ногу, идет
долго, иногда сердито бормочет и трясет бородой. И когда проходит уже
половину спуска, вспоминает, что оставил у Назара грохот, ведро и кисть, а
гельм захватил только потому, что нечаянно сунул его за фартук, когда
ложился спать. Если бы оставил где-нибудь в городе - к этому он привык, но
идти сюда - далеко и трудно. Он ругается крепко-крепко, сопит, плюет наземь,
потом машет рукой и медленно движется дальше: кому нужно будет - тот сходит.