"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Моя переписка и знакомство с А.М.Горьким" - читать интересную книгу авторагонораров.
Платят немцы действительно дешево, но доллар стоит ныне около 100 тысяч марок, а книги издаются здесь в расчете на продажу в Англию, в Америку. Прочитал Ваше "Чудо", очень хорошая вещь! Буду уговаривать американцев перевести ее, тогда Вы получите кое-что. Марсианское сочинение написано Толстым не "по нужде", а по силе увлечения "фабульным" романом, сенсационностью; сейчас в Европах очень увлекаются этим делом. Быт, психология - надоели. К русскому быту - другое отношение, он - занимает. Чудно живет большой народ этот, русские! А у меня туберкулез разыгрался, и я теперь живу в Шварцвальде, около Фрейбурга, в горной щели. Под окном немцы сено косят, и английский мопс мечется в отчаянии - хочет полевых мышей ловить, а - не может, морда тупа. Чтобы мышей поймать, нужно собаке острый щипец... Всего доброго! А.Пешков До августа мой адрес: Freiburg, Pansion "Kyburg". Тем временем я послал Горькому только что выпущенный Крымиздатом мой роман "Валя", 1-ю часть эпопеи "Преображение", и получил от него в ответ следующее письмо: Прочитал "Преображение", обрадован, взволнован, - очень хорошую книгу написали Вы, С.Н., очень! Властно берет за душу и возмущает разум, как все хорошее, настояще русское. На меня оно всегда так действует: сердце до слез радо, ликует: ой как это хорошо, и до чего наше, русское, мое! А разум чувств, нелепейшее убожество, с этим жить - нельзя, не создашь никакого "прогресса"! [...] У Вас в книге каждая страница и даже фраза именно таковы: насыщены как будто даже и чрезмерно, через край, и содержимое их переплескивается в душу читателя влагой едкой, жестоко волнующей. Читаешь, как будто музыку слушая, восхищаешься лирической многокрасочной живописью Вашей, и поднимается в душе, в памяти ее, нечто очень большое высокой горячей волной. В прошлом я очень внимательно читал Ваши книги, кажется, хорошо чувствовал честную и смелую напряженность Ваших исканий формы, но - не могу сказать, чтоб В[аше] слово целиком доходило до меня, многого не понимал, и кое-что сердило, казалось нарочитым эпатажем. А в этой книге, неконченной, требующей пяти книг продолжения, но как будто на дудочке сыгранной, Вы встали предо мною, читателем, большущим русским художником, властелином словесных тайн, проницательным духовидцем и живописцем пейзажа, - живописцем, каких ныне нет у нас. Пейзаж Ваш - великолепнейшая новость в русской литературе. Я могу сказать это, ибо места, Вами рисуемые, хорошо видел. Вероятно, умники и "краснощекие" скажут Вам: "Это - панпсихизм". Не верьте, это просто настоящее, подлиннейшее искусство. Сцена объяснения Алексея с Ильей - исключительная сцена, ничего подобного не знаю в литературе русской по глубине и простоте правды. "Краснощекий" Илья написан физически ощутимо. И Павлик незабвенно хорош, настоящий русский мальчик подвига, и Наташа - прекрасна, и от церкви до балагана - характернейшая траектория полета русской души. Все хорошо. А павлин, которого Ал[ексей] видит по дороге в Симферополь, это, знаете, такая |
|
|